Лариса Бутырина - Априори Life 3

Что ж, значит, моя стезя, – это свобода удержать удар, какой бы ценой ни пришлось за это расплачиваться.

От любви до ненависти – один шаг, говорите? От уважения до ярости – и того короче.

«Лишь грубым даются силы, потерянным дается печаль.

Мне ничего не надо, мне никого не жаль…», – вспомнились строки, прежде чем я еще более безукоризненно улыбнулась, чуть вытянув шею, и заговорила:

– Тебе же на все было изначально плевать. – Пауза. Еще большая провокация в мимике. Гул самолета вдалеке. – И не потому, что не знал, а потому просто было плевать. Потому что, когда человеку не плевать – он рядом. Даже если не знает, что сделать, чем помочь – он просто рядом. Ты же все время просиживал в своем продавленном офисном кресле с моим фото в рамочке на столе, но ни на миг не задумывался каково мне там – быть с «пеклом» один на один…

Он слушал неподвижно – нависающий предо мной темный силуэт. Тяжелый взгляд. Взгляд того, кто созерцает и ждет. И знает, чего ждет. Почти уверен, что рассчитал все правильно. Почти… По спине табунами носились мурашки, а я тем временем продолжала:

– Из-за меня убивали, по моему повелению убивали, – ты знаешь это. У тебя на то связи повесомее моей секретной службы. И чем глубже ты давал осознавать мне свободу, тем меньше я ею на самом деле обладала. Вот, что единственное ты мне в свое время действительно подарил. Хотя других подарков я никогда и не требовала.

Безжалостный хлыст полосовал мою душу, одну за другой сдирая с нее защитные оболочки, всякий раз, когда он целенаправленно бросал меня на амбразуры. И всякий раз улыбался, принимая результат. Всегда улыбался. Он улыбался так и сейчас. Лишь со временем до меня дошло, что под этим жестом «улыбка» мы всегда подразумевали с ним абсолютно разные вещи: сарказм, меланхолия, жестокость, почти всегда сквозившие в его насмешках, сквозили в них и по умыслу. Его улыбка по сути своей всегда была безжалостна, потому как безжалостна была и та свобода, по законам которой он осознанно принимал на себя львиную долю вины за то, кем стал. Такая улыбка далеко не проявляла свое отношение к миру, а скорей отражала все его жестокости. А жестокости неизбежные, так как на выбранном нами однажды пути жесткость и существование становились разными именами одного и того же. «Учись улыбаться», «Смейся и стой на своем», – в его устах звучали как: «Учись быть безжалостной, учись горечи, учись выживать». И я научилась…

– Ты, как выяснилось, многое держала от меня в секрете, – заговорил он после протяжного вздоха.

Я пожала плечами и снова посмотрела ему в глаза: взгляд нарочито проницательный, беззастенчивый, даже надменный. Потом ответила: – А с чего мне было выдавать тебе всю информацию? Твоя же школа, Рам. А я быстро учусь, ты сам говорил. И чтобы потерять доверие близкого человека стараний много не надо, правда, же? Достаточно безразличия. Тем более с позиции наставника. Это – двойное свинство. Это слишком жестоко. Тем самым ты не оставил к себе даже уважения. Но у меня лишь один вопрос к тебе – почему? Откуда в мой адрес у тебя столько жестокости?

Я, разумеется, не услышала ответа. Потому что слишком хорошо его знала. Типичная ситуация, когда взращённый монстр требует объяснений от своего создателя. Требует его же методом, его же манерой и все той же невыносимой улыбочкой на губах. Он ведь и этому меня тренировал, – улыбаться загадочно и высокомерно, а сейчас он повернулся спиной к ней, к ее мягкости, к ее смертоносной светскости и, подойдя к перилам, глубоко вздохнул. Небо, море, горы – целое полушарие вселенной раскидывалось перед ним. Облик виллы позади меня явно приводил его в замешательство. Она была слишком чужда ему, белая и роскошная, она сковывала и лишала уверенности в себе.

– Ты, помнится, классифицировал, что хороший учитель – объясняет, отличный – показывает, а великий – вдохновляет. И лишь душевное безразличие отличает только закоренелых развратников, – била я словами вдогонку.

Что уж там… Специфика «кнута и пряника» на моем опыте была такова, что пряник засохший и им тоже бьют. К тому же, нет никакой разницы, с третьего этажа вываливаться или с семидесятого, поэтому, если уж и падать, то – с небоскреба. А наслаждаться полетом я всегда любила с разгона.

Для протокола: погода сегодня спокойная, солнечная, летная, ветер умеренный, но воздух был разряжен концентратом недосказанности…

Я вытянула ноги на соседнее соломенное кресло, откинула голову на плетеный подголовник и прикрыла глаза, снова уловив сладковатый, шафрановый аромат цветов, росших внизу, у гравийной площадки. Умение вовремя сосредотачиваться на главном всегда дает иные грани восприятия. Этому тоже он меня в свое время научил. Как обучил быть милой и вежливой с каждым – уметь пользоваться хорошими манерами как рычагом, чтобы двигать неподъемные туши в нужном направлении. Ведь никогда не знаешь, где и как та или иная туша может пригодиться. Каждый по отдельности – всего лишь неопределенные и неказистые кусочки пазла, и лишь собравшись воедино, они способны воссоздать собой нечто поистине восхитительное. Я научилась их собирать, – как на ниточку нанизывать события, людей, повороты, опасности – на пути к масштабному и фееричному и рисковать. В особенности рисковать. Когда жизнь теряет смысл – есть единственный выход – рисковать, каким бы опасным на первый взгляд этот риск ни казался. Ведь рано или поздно наступает день, когда ты понимаешь, что есть предел. И ты достигаешь этого предела. Ты прикасаешься к нему и думаешь: «Итак, это предел». Но если ты все еще стремишься к намеченному, если ты действительно к этому стремишься, всегда найдется в себе ещё немного больше: еще немного разума, еще немного упорства, еще немного чутья, чуть больше опыта. Снова и снова. Тогда есть шанс продвинуться еще немного дальше… В этом-то и состоит противоречие. В этом-то и кроется истинная опасность. Опасность – как часть человеческой жизни, с которой можно научиться сосуществовать, смело смотреть ей в лицо (не как на что-то негативное) с готовностью к самозащите. Тогда ты становишься быстр, как никогда, ты ощущаешь себя невообразимо хрупким и уязвимым, потому что понимаешь, что за долю секунды всё может исчезнуть. Как при входе в поворот (рано или поздно такое случается) ты вдруг осознаешь – вот оно, чего ты так боялся! Всё, улёт! Удержаться невозможно! Но если при этом ты всё же чудом удержался, то понимаешь, – это и была тот самый предел. И теперь так надо ездить всегда…

Я с жадностью хватанула ртом воздух, рывком отпрянув от спинки кресла, и раскрыла глаза. День финального заезда гонки прошлого сезона в чистых красках вновь всплыл перед глазами. Какие бы сто восемьдесят моих «я» ни пытались отдать жизнь за одно-единственное, – не вспоминать о тех событиях; я не кривя душой пережила бы их снова. Потому что только опасность способна по-настоящему возбуждать. Потому что только такие крайности помогают дополнять себя и познавать всё глубже и глубже. Потому что однажды расширивший свои границы разум, уже никогда не вернется в прежние. Все как на трассе. Все, как и в жизни. На трассе жизни… А все эти мнения, что стремление рисковать – серьезный изъян всего рода человеческого. Мол, выходим из тьмы, во тьму возвращаемся, – для чего ж еще и жить-то во тьме?