Ричард Брук - Созвездие разбитых сердец

Его размышления прервало появление в гримерке Димона Минаева и Мишки Ширкина, которые тоже играли в сегодняшнем спектакле и наконец-то пришли готовиться (на разминку эти два остолопа не сочли нужным явиться, поскольку не участвовали в танцевальных связках).

– О, Бердянский, ты уже тут – и даже трезвёхонек? – Минаев хлопнул его по спине так, что Павел едва не проткнул себе глаз карандашом, которым заканчивал подводку.

– Ссссс, придурок, осторожнее!

– Да ладно, если окривеешь, будешь Кутузова играть. Или Нельсона! – хохотнул приятель и, плюхнувшись в соседнее кресло, включил лампочки над гримировальным столом. – Слыхал уже, что наш Андрюха с сердцем в реанимацию загремел? Пипец вообще, как он с таким заболеванием один живет… А прикинь, Пашка, он, похоже, тебя в кои-то веки обскакал!

– В смысле?

– В коромысле! Мне, короче, птичка начирикала, что Андрюшку в больничку наша новенькая цыпочка из кафе отвезла! Стало быть, у него с ней кое-что быыыыыло… Она горячая штучка, сразу видно… Вот и ухайдокала, видать, парня до сердечного приступа!

– Да не было у них ничего, расслабься!

– Ой, ты-то откуда знаешь?

– Я тоже там был!

– Чего?… Вы это… на троих, что ли?.. Фигасе, что деется!

Павел снова почувствовал вспышку злости и раздражения от того, что приятелю в голову могла закрасться столь пошлая фантазия про него, Машу и Андрея, и что по театру уже поползли первые сплетни, никак не соответствующие реальным фактам. Это безобразие нужно немедленно пресечь в корне:

– Так, Минаев, хорош разные извращения придумывать! Мне Дрон утром позвонил, просил ему лекарство сердечное срочно привезти, а когда я приехал, там уже скорая была. А Машка… она просто живет неподалеку, как выяснилось.

– Угу. И с утра пораньше заходит к нему по-соседски, за солью, за спичками? – фыркнул Мишка, предпочитавший помалкивать, но сидевший рядом с огромным ухом.

– Иди к черту, Ширкин! Она просто помогла мне вещи для Андрюхи собрать и отвезти в Первую Градскую.

– Мааашка? – Димон был вовсе не такой дурак, каким иной раз прикидывался, и его чуткое ухо тут же уловило то, что выдало Павла с головой.

«Эх, прокололся…»

Ладно, раз все равно сплетен не избежать, то пусть уж он сам будет их источником:

– Ну да, мы с ней после больницы выпили по бокалу мартини, и я ее уложил. Так что, Дэн, ты точно в пролете, как и все остальные.

– Чего это остальные в пролете? – снова оскалился Ширкин. – Ты на ней, что ли, отметку поставил – «частная собственность»?

– На ней нет, а вот тебе бланш поставлю. Если будешь к ней яйца свои еврейские подкатывать.

– Бердянский, сукин ты сын, я хочу тебе сказать…

– Эй, Миш, погоди, погоди… – Димон широко распахнул свои и без того огромные глаза. – Тут, по-моему, дело серьезное, и мы теряем пациента… Паш… а Паш… ты что, влюбился?

– Кто? Я? – Бердянский вскочил, встал в характерную позу Петруччо – своего неистового персонажа из грядущего спектакля – и продекламировал подходящий отрывок:

– Рожден я, чтобы укротить её

И сделать кошку дикую – котенком,

Обычной милою домашней киской!

Потом склонился вперед, приглашая обоих приятелей послушать нечто секретное и добавил уже своими словами:

– Скорее влюбится она в меня,

чем я её поддамся чарам,

не будь Бердянским я!

Вот слово вам моё, друзья!

Димон и Мишка рассмеялись шутовской выходке Павла, сочли, что он в ударе и полностью в образе…

Парни засели делать грим, а Бердянский только порадовался, что слой пудры и тонального крема надежно скрыл от друзей предательски покрасневшие щеки, и отправился в костюмерный цех – проверить, все ли в порядке с его нарядом для первой сцены.

***

К счастью, с Вишняускасом все обошлось – у «главного по тарелочкам» разболелся зуб, он полдня провел в поликлинике, а после пломбировки канала ему и вовсе было не до графика официанток. Расторопная Илона быстро вызвала Фаю на подмену, обстановка была спокойная и, когда Мария в половине четвертого все-таки добралась до театра, актеры и другие сотрудники только-только начали подтягиваться на бутерброды и кофеек.

Первым делом выяснив все подробности про заболевшего Петренко, Илона подозрительно оглядела Марию и спросила:

– Ну хорошо, ты его в больницу утром отвезла, а потом-то где шлялась столько времени? Могла бы Файку пораньше сменить, а то она злая, как змея, у нее там какие-то планы были.

– Я… заехала домой, чтобы переодеться, и – представляешь – заснула… Прилегла на пару минут, а вырубилась на несколько часов, наверное, от стресса, – не моргнув глазом, соврала Мария, тем более, что ее легенда была наполовину правдива. Она лишь кое о чем умолчала, и, как обычно говорилось в детективных фильмах, раскаяния в содеянном не испытывала. Зато испытывала жаркое томление в животе и учащенное сердцебиение при мысли о Бердянском, но ни Илоне, ни кому иному в театре не следовало знать, что этому мартовскому коту и чёртову бабнику удалось снять очередной скальп.

– Ясненько. Нервные все такие… – усмехнулась Илона. – Ну а зачем тогда вообще приехала? Сидела б уж дома, телек смотрела.

– Нет, я бы уж лучше сегодняшний спектакль посмотрела. Люблю «Укрощение строптивой», я его и в «Сатире» видела, и в «Моссовете», интересно, как у вас поставили…

– Как у нас поставили? Да ты в своем уме, подруга? Или не проспалась? – хмыкнула подошедшая Фаина и враждебно уставилась на нее.

– А в чем, собственно, дело? – Мария обернулась; она редко начинала конфликтовать первой, но хамства в свой адрес не любила. – Что я такого сказала?

– «Что сказала!» Вот сказанешь такое при худруке, или при Муравьевой, не говоря уж о Бердянском – узнаешь, что! Сатира, Моссовет… Скажи еще, кукольный театр! Да у нас самая лучшая постановка в Москве, просто о-бал-ден-ная!

– Ну я рада, что тебе так нравится… но я спектакля еще не видела, и сравнивать не могу. Если получится, загляну сегодня в зал, на откидное.

– Вот ты наглая! – всплеснула руками Фаина и покрутила головой, так что ее светлые волосы негодующе взметнулись. – Всю смену прогуляла, мы с Илонкой тут корячились, а ты пришла, королева такая, не подносы таскать, а в партере сидеть?.. Ты хоть в курсе, что сегодня фуршет вечером в честь юбилея спектакля?

Мария глубоко вдохнула, выдохнула… напомнила себе, что она тут в самом деле не ради развлечений, а ради работы, и Фаина в самом деле из-за нее вышла не в очередь… по-хорошему нужно было извиниться и заняться чем-то полезным, но враждебность Фаины, похоже, была спровоцирована вовсе не ее опозданием.

Фае просто не нравилась Мария… оставалось честно признаться самой себе, что и ей тоже не нравится Фая. Фая, про которую говорили – да она и не скрывала- что уже больше года сохнет по Бердянскому… и сохнет с переменным успехом, потому что Пашка-вверхтормашка, как называла его Лидия Петровна, время от времени одаривал ее своим альфасамцовым вниманием.