Мария Полянская - Пережив себя

Кто-то должен был наконец подняться в мансарду, откинуть пыльную тряпку с холста и вглядеться в уродливые черты. К сожалению, тот, кто это сделал, так и не рискнул бросить взгляд в лицо, изображенное на картине. Он молча швырнул портрет на землю, и тот раскололся на тысячи кусков, и каждый из нас стал друг для друга тем, кем мы уже давно были на картине, но мы не смогли заставить себя взглянуть правде в лицо. Поэтому теперь мы обречены видеть только уродства другого, но не свои собственные, и от этого они кажутся нам еще ужаснее. Думаю, мы должны были бы совершить это вместе, твердой любящей рукой, но этого не произошло, и ненависть, исказившая лицо портрета, живет теперь в нас, как бы мы ни пытались оправдать ее существование как временной жилички – пока не сможем простить друг друга по-настоящему.

Думаю, этого никогда не произойдет со мной, хотя бы потому, что для того, чтобы простить, надо хотя бы вполовину перестать страдать от осознания безвозвратности прошлого, которого у меня больше нет. Найди я там, в этих темных годах, хотя бы одну секунду, ради которой стоило твердой рукой вырезать из отмеренного не нами человеческого века годы жизни, я бы смогла простить тебя и оправдать себя. Но нет, там за спиной, сегодня мне видится одна пустота и страдание, пусть и полное любовью.

Конечно же, я неправа, когда вижу в прошлом только плохое. Пока оно еще не стало таковым, я жила и радовалась в нем, потому что тогда у меня не было иного настоящего и уж тем более будущего. Живя с тобой и ради тебя все эти годы, я не знала, есть ли у меня и у нас какое-то будущее, но ясно понимала, что каждая наша минута может быть последней, поэтому и вцеплялась в нее зубами и когтями, и рвала, рвала, рвала на себя. Но разве ты не поступал иначе, находясь на мне, как на войне, ожидая каждую секунду подвоха, фонтанчика песка под ногами, предвещающего взлет мины, легкого дуновения ветра, обещающего бурю? Мы построили свою хижину на вулкане, каждый день проходя мимо пылающего жерла. Мы жарили на горячих камнях яичницу, мы обогревались подземным паром, мы мылись в серном источнике, но все это до тех пор, пока однажды из кратера не поднялось огромное непрозрачное серое облако, не вырвался фонтан пламени, и нас в мгновение ока залила горящая огненная река. И поделом, сказали на это обыватели, жившие в городе далеко на побережье, вы знали, чем рискуете.

И это тоже так, мы знали, что поставили на карту в тот день, когда впервые стали мужчиной и женщиной друг для друга. Вернее сказать, мы думали, что знали, мы даже предвидели такие последствия, которые не состоялись, мы были готовы ко всему, кроме того, что произошло на самом деле. А случилось то, что нашу жизнь поглотила пустота. Пустота, подменившая прошлое, пустота тоскливого настоящего и пустота беспросветного будущего. Сегодня, когда нет ни нас, ни того, что нас связывало, ни даже воспоминаний, я живу пустотой внутри себя и снаружи, пустотой, которую ничто и никто не может заполнить. Я чувствую себя высосанной досуха губкой, засушенной веточкой гербария, мертвеющим побегом, и это зрелище с каждым днем перестает меня занимать. Я говорю о жизни, если вы еще не поняли, я чувствую, как она капля за каплей покидает меня сама, и я не хочу ее сохранять.

Это правда, я хочу умереть. Не в прямом смысле этого слова, с физическими страданиями и грязью, нет, к этому я еще не готова. Я готова угаснуть морально, как человек, как женщина, готова прекратить жизнь сознания, лишь бы не видеть за собой, вокруг себя и впереди себя ужасную бездну пустоты. Пока что я еще задаю себе вопрос – а можно ли ее чем-то заполнить? Можно ли изменить прошлое, вернуть в него радость жизни, счастье любви, смех близких, не рожденных нами детей, можно ли оправдать настоящее, придать ему смысл, вдохнуть жажду жизни, можно ли представить себе будущее, научиться быть ему благодарным? Не знаю, не знаю …

Кто виноват или что виновато,

Я ли судьбу проглядела когда-то…

Я неспокойна, и я не добра.

Жить мне не хочется больше с утра.

Сегодня я, как никогда, ощущаю себя непорочной, словно выпущенной из чистилища, где меня добела растерли вулканическим песком, прокалили адским пламенем и для верности содрали кожу. Именно такой я вышла в этот мир после того, как ты ушел из моей жизни. Странное чувство, не правда ли, особенно, если вспомнить, что ты все эти годы воспринимал меня, мое прошлое, мое окружение как нечто грязное и недостойное. Что же, признать тебя правым? Ведь писала же я раньше стихи, подобные этим, ведь видела же, сколько грязи налипло на каблуки, пока я шлепала по болоту?

Странное чувство, потому что, встретив тебя, я обрела уверенность в том, что в моей жизни больше никогда не будет грязи, боли, страданий, разлуки. Вдвойне странное, потому что именно ты показал мне, как они выглядят по-настоящему, и это были не легкие почти что бесплотные и безобидные призраки юного воображения, а ужасные химеры с тяжелыми лапами и кривыми челюстями.

Странно, что наши отношения имели своим стержнем не красоту, а нечто иное, явно противоположное красоте, ибо красота рассматривалась как внешнее, греховное, недостойное высоких чувств, преходящее и несущественное. Красота была соблазн, потому всякая моя попытка выглядеть красиво для тебя воспринималась тобой как тайное желание совратить, выставить на всеобщий обзор и продажу что-то очень личное, принадлежащее двоим. Излишне говорить, что я, мое тело, моя женская красота принадлежали тебе, да я и не имела ничего против этого, но ты смотрел шире и глубже и видел в инстинктивном женском желании нравиться всему миру тайное желание этот мир соблазнить. Красота женщины, по твоему мнению, должна принадлежать только ее мужчине, и в этом ты недалеко ушел от идеи гарема и глухой паранджи. Всякая обнаженная часть женщины, видимая глазу чужого мужчины, всякая соблазнительная округлость, легко угадываемая воображением под одеждой, потенциально означает соблазн, угрозу, измену, а значит, грязь.

А я считала иначе, по-женски наивно полагая, что женская красота – это награда мужчины, это отрада его глаз, это знаки отличия на его мундире, это подтверждение его мужской силы и славы. Я думала, что красота скорее спасет мир, чем погубит его, и потому наряжалась, красилась, ухаживала за своим телом, старательно заботясь об этом трогательном домике для души. Мне хотелось, чтобы ты приходил в него с любовью и радостью, чтобы его уют и убранство доставляли тебе удовлетворение, чтобы аромат цветов пьянил тебя, а мягкие подушки обещали наслаждение.

Но я и здесь ошибалась. То, что я была красива, доставляло тебе неисчислимые беспокойства. Все во мне будило подозрения – духи, откровенное нижнее белье, обтягивающая одежда, даже косметика – все это причиняло тебе боль, потому что означало на твоем языке то, что я опять делала попытку принадлежать не только тебе. Ведь по сути это было проявление жуткой ревности – никто не имел права видеть меня красивой, соблазнительной, откровенной, кроме тебя. Да, с тобой я могла быть именно такой – распутной, порочной, открытой, ласковой, беспечной, но, покидая тебя, я должна была становиться чуть ли не монашкой в миру. Всякое отступление от этого правила приводило к тяжелым последствиям, потому что стоило красоте появиться на людях, как она тут же становилось продажной, а значит, превращалась в грязь, но об этом попозже.