А. Казаков - Слюни

– Это ещё что значит?

– Как что? – говорю. – Имена.

– Что за имена? – спрашивает Симка.

Наверное, боится, что пропустила что-то важное.

– Тех, кому я пишу, – говорю. – Ты же хотел знать, верно?

Гуру молчит. Симка улыбается, глядя то на него, то на меня. Теперь её очередь не понимать, что происходит. Она держит стаканчик обеими руками, как ребёнок – игрушку.

– Запомнишь? – спрашиваю.

– Ага. Как же, – отвечает Гуру.

Я улыбаюсь. Изображаю радость. Но они этого уже не видят.

Район, в котором живёт Ева, и где, как следствие, вынужден жить я – дыра мира. Серьёзно. Я ненавижу это место. Здесь вроде как располагается историческая часть города. Отсюда в своё время, лет тридцать назад, город разрастался. И когда-то такие районы, такие дома, как эти, наверное, были нормой, и это меня сильно печалит. Не знаю почему.

Спальный район. Дом старый, многоэтажный, безликий. Внутри живут грустные люди с невесёлыми историями. Главное, чтобы было чем запить тоску и боль. Самогон есть, значит, можно жить. В Сухом Дне такого не было: я о домах. Там были только трехэтажные здания из кирпича (военный городок, что с него взять, или когда-то таким был).

Весь день я слушаю песни Хаски и мучаюсь от бессилия. Безразличие, озлобленность, неудовлетворённость – всё это, как болезнь, которая разъедает жителей таких домов изнутри, проглатывает их интерес к жизни, а с этого всегда всё начинается. С безумия тех, кто живет внутри таких домов. Здесь и жить-то не хочется. Только напиться, чтобы не думать о том, где находишься. В таком месте всё чаще посещают мысли о самоубийстве.

Я много где жил, меня нельзя назвать нежным или хотя бы притязательным. Я просто разборчив и, наверное, в отличие от других людей, я не хочу довольствоваться малым. Мириться с тем, что это и есть норма жизни. Я уехал из Сухого Дна не для того, чтобы работать на пыльном производстве фирмы «ПостельКа». Я уехал из Сухого Дна не для того, чтобы жить в таком убогом месте. Тем не менее, я здесь.

И я ненавижу себя за это. Ненавижу себя за то, что не могу убраться отсюда, потому что у меня нет денег. А чтобы они были, нужно идти и работать на кого-то, кто будет говорить мне, что делать, будет указывать мне. Я не могу и просто не хочу подчиняться. Мне совсем плохо. Из стен дома торчит арматура, под потолком смеется младенец, а где-то за плинтусом прячутся Маракашки – самые трусливые твари на свете: они просят, чтобы я убил соседа, который сверлит с утра до вечера. Я считаю: это конец. Лучше не будет.

В Сухом Дне не было ни кинотеатра, ни кружков для талантливых детей, ни кафе, ни торговых центров. В Сухом Дне был стадион, где я занимался на турнике, чтобы быть, как все, а ночью трогал случайную девушку, сидя с ней на трибунах под надкусанной луной. В Сухом Дне был тренажерный зал, тесная комнатка размером два на два, куда набивались по десять парней разом: они врубали музыку, выкручивали сабвуфер на полную мощность и тягали железо. И я тоже тягал, пытался, по крайней мере, чтобы быть, как все, чтобы не отставать от людей, чтобы не быть одному. Я пил алкоголь вечерами со всеми, но так и не понял вкуса пива, зато втянулся во вкус водки. И у меня были друзья. Мне было пятнадцать или шестнадцать, и у меня была подруга – все они были старше меня, но я не был один. Мои родители не знали, что со мной происходит, и сильно расстраивались. Они переживали. А теперь я сижу здесь, в этой дыре, уставший, всеми покинутый, смотрю на район в окно. И хотя внутри в квартире у Евы всё сделано красиво (новый ремонт), за окном непроглядная серость. Нищие постоянно просят денег, алкоголики роются в мусорных корзинах. На лавках по выходным молодые матери с колясками устраивают пивные церемонии. В подворотнях кружатся трупные мухи с камерами вместо глаз. На тротуарах серебрятся битые бутылки. Я ищу тела по кустам, как искал следы мёртвых, будучи ребёнком. Но тут только Агенты, которые ждут, когда я оступлюсь и покажу свое истинное лицо. А ещё ангелы, сосущие твердые соски мёртвой женщины – матери всего живого.

Повсюду девушки, одетые, как проститутки, но модные и молодые, а я хочу их всех и ненавижу себя за то, что хочу их, а не Еву. В луже возле мусорного бака использованные презервативы. На парковке курлыкает мёртвый голубь, которого поделят и растащат по подвалам слепые коты. Дальше этого злачного района только река и лес. Это конец города, край моей жизни, и я хожу здесь, гляжу себе под ноги, ищу среди корней деревьев человеческие кости, так как это идеальное место, чтобы спрятаться и напасть на кого-нибудь. Сидя в кустах с Агентами я мастурбирую на проходящих мимо девушек, а они не видят меня. А может, я сплю под кустом, как настоящий алкоголик, и мне это всё снится.

Шастая по лесам в Сухом Дне, я натыкался на разное, в том числе на старое, давно заброшенное кладбище, где в прежние времена хоронили заключенных: тех, кто так и не вернулся домой, тех, кто остался нигде навсегда. Самопальные кресты попадали, земля провалилась, могилы ушли под землю, легко было упасть в одну из них. Я чувствовал себя везунчиком, победителем в лживой викторине, когда находил пару человеческих черепов без кожи, которые сырая заботливая мать-земля сама выплёвывала наружу, как будто не хотела иметь ничего общего с этими людьми. Мы с парнями из кряк-бригады, моими бывшими друзьями, собирали эти черепа и уносили с собой в какой-нибудь домик на дереве, скрытый в глубине леса, которые мы строили в огромном количестве. Мы отмывали эти черепа от земли или отвалившейся плоти в грязной реке, пахнущей тухлой рыбой, красили их в яркие цвета, но краска, как правило, быстро сходила. Требовалось нанести несколько слоёв, а лучше всего было использовать краску для автомобилей. После чего ставили эти черепа на пеньки в лесу или насаживали на палки. Отходили подальше и кидали в них камнями. Или стреляли по ним из пневматических винтовок. Это веселее, чем бить бутылки, а больше в Сухом Дне заниматься было нечем. Только изнывать от скуки, познавать мир – взрослеть, в общем.

И вот теперь, уже в городе, но всё ещё в лесу, я ссу жгучей струёй на прожжённую землю, что урчит у меня под ногами. Плюю на камни и рву траву, когда понимаю, в каком месте я оказался спустя семь лет. Мне горько от того, что я так никем и не стал, лучше усыпите меня. Я не жалуюсь, никого не обвиняю. Студентом я жил на съемных квартирах. Мы жили впятером в двухкомнатной квартире или вчетвером в однокомнатной. В армии я служил в учебном центре, где нас было сто двадцать парней в казарме, где было всего три туалета и пять раковин на всех нас. Я ночевал в окопах, я спал на бронежилетах и ящиках с боеприпасами, на голой земле в мороз, у воды в дождь, на камнях в горах в жару. Я умею выносить тяготы и лишения жизни, не думайте. Но я не обязан радоваться этому.