Розалинда Шторм - Цепкие оковы силы

Мой строгий ошейник – тавро, предупреждающе запульсировал. Намекал, что сопротивление будет караться строго. Я медленно подошла к осужденному, борясь с каждым своим шагом. Ведь человеческий разум горел в муках, а волчья сущность постанывала в предвкушении.

Но вместо того чтобы бежать, прятаться, молить о жизни, провоцируя хищницу, Серж опустился на колени. Теперь мы были одного с ним роста, я видела в его зрачках свое отражение, свою оскаленную пасть.

Сережа протянул руку, осторожно коснулся моего носа. От его пальцев пахло кровью Хозяина, и я невольно увернулась, ворча.

– Не бойся, красавица. Не обижу.

Не бойся… не обижу… Какая нелепость! Бедный-бедный мальчик Сережа, неужели ты обезумел? Хотя я тоже сошла с ума. Давным-давно.

Я истерично захохотала, но в волчьем обличье смех вырвался мерзким лающим кашлем. С трудом взяла себя в руки и сделала шаг вперед. Ткнулась носом ему в грудь, с шумом втянула запах. Вкусный: острая нота страха, пряная – отчаяния и бездна сладкой жалости. Жалости ко мне.

Безумный мальчишка! Пожалей лучше себя! Не меня.

Сделала еще вдох и подняла морду к лицу. Нос к носу, глаза в глаза. Облизнула его губы.

Убогая пародия на поцелуй, ты, мальчик, достоин лучшего, но иного дать я не могу. И никто больше не сможет. Жаль.

– Давай, красотка, к чему тянуть время.

Он улыбнулся, обнял за шею, и снова шепотом попросил:

– Давай, Паулина. Не заставляй меня ждать.

В моих глазах появился туман. Неужели слезы? Неважно. Надо бы оттолкнуть его, выбросить из головы все мысли, поддаться волчьей сути и сделать то, что нужно. Да? Да. Я почти готова. Почти…

Вспышка перед глазами была подобна молнии среди ясного неба. Я замерла, забыла дышать, потому что знала, что последует за ней. Образы, мысли, память осужденного – все это впитается в мозг, станет частью души, останется со мной навсегда.

Не хочу!

У меня не было колдовских сил, но был дар, вернее, проклятие: считывать память человека. Такое случалось редко, но недостаточно, чтобы забыть об этом навсегда. И вот теперь я снова с обреченностью следила за калейдоскопом чужой судьбы.

Сережа щедро делился своими печалями и радостями, своей болью и надеждой. Эмоции и события мелькали искрами, проносились перед внутренним взором со скоростью света. Год за годом, складываясь в жизнь, пока скорость не замедлилась, воспоминания не стали выборочными.

Я видела его глазами, слышала его ушами, ощущала органами чувств. Переживала вновь то, что волновало его больше всего. То, почему он оказался здесь, почему отдал себя колдуну.

То, из-за чего отдаст сегодня жизнь.

Дождь идет стеной, по стеклу потоки воды. Дворники не справляются, скорее мешают, ухудшая и без того плохую видимость. Оглушающе, будто и нет преграды в виде кузова автомобиля, взрываются громовые раскаты, черное небо вспыхивает красными, розовыми, фиолетовыми кляксами молний. Ветер дует прямо в лобовое, давит, отчего машина скрипит всеми составными частями, скулит, будто больная собака, дребезжит старым посудным сервантом.

– Серый, долго еще? Мать, наверное, с ума сходит.

Бросаю короткий взгляд на брата и тут же возвращаюсь к дороге. У Кости закрыты глаза, сам он съежился на сидении. Ему страшно.

Эх, надо было остаться у отца, как он предлагал, переночевать, а потом, с утра, ехать домой. Но я так устал в гостях. Устал улыбаться его новой жене, ее родне. Отвечать на дурацкие вопросы, ловить насмешливые взгляды. И делать вид, будто мне все равно.

– Теоретически, скоро должны доехать.

Теоретически. На практике все сложнее. Кажется, я свернул куда-то не туда.

Пытаюсь высмотреть огни города сквозь дождь, но вижу лишь силуэты холмов и темноту, подступающую со всех сторон. На встречной полосе пусто. Последняя машина полосонула светом фар примерно двадцать минут назад. Сзади никого. Приходит мысль, что мы остались одни во всем мире. Наедине с грозой.

Снаружи продолжает громыхать, а потому новый звук я вычленяю не сразу. Поэтому и реагирую поздно. Слишком поздно.

Чудовищный удар обрушивается слева едва ли не продавливая дверцу. А потом машину подхватывает неуправляемый поток и устремляет вниз по склону. Несколько раз меняется верх и низ. Я слышу вопли Кости, душераздирающий скрип металла, рев стихии. Очередной удар отдается во всем теле болью, я захлебываюсь криком и подступающую темноту принимаю с благодарностью.

Прихожу в себя утром. Тело – сплошная рана, каждое движение сродни пытке. А погода смеется, солнце светит, птички поют. Им все равно, что рядом, больше похожий на изломанного манекена, чем человека, лежит мой брат.

Давлю в себе желание заорать, щупаю пульс, слушаю дыхание – жив. Пока жив. Только бы найти телефон, только бы он работал. Звоню спасателям. Где мы, не знаю. Только бы хватило заряда, только бы отследили.

Скорая едет слишком медленно, да я бы сам донес его быстрее…

Вкалывают успокоительное, чтобы не мешал.

Мать встречает в больнице. На лице одни глаза. Руки дрожат, голос тоже. Отца нет, и хорошо. Иначе я не выдержал бы, убил. Это он виноват, его звонок, его приглашение. Обещание, которое он вынудил дать. Или… Нет, я. Я тоже виноват. Виноват. Виноват. Согласился, смалодушничал, не справился.

Дни в больнице – это годы. Одно и тоже: уколы, перевязки, тоска. Брат в коме, прогноз неутешительный. Сижу у него, пока не выгоняют. Мать рядом, отца нет.

Завтра выписка. Нужно искать работу, учится некогда. Да и дьявол с ней, учебой. Прокормить бы семью, тем более Косте нужна особая диета.

Пришел отец, давлю в себе желание наорать. Стоит, смотрит, пытается что-то сказать. Обрываю. Смысла слушать его нет. А вот человека, который явился вместе с ним выслушать приходится.

Нам предлагают чудо. Вылечить Костю. Всего-то и надо, пожелать, да стать собственностью того, кто это предлагает.

Вначале смеюсь как полоумный, а потом становится не до смеха. Или мне вкололи галлюциноген, или он реально колдун, как себя называет.

Колдун, твою мать. Реальный.

Остается малость, решить, кто платит.

Отец отводит глаза, юлит. Оказывается, его новая беременна. Он не может оставить ее. Понятно, скоро у него появится новый ребенок, зачем же отдавать себя за сломанного старого.

Выступаю добровольцем.

Колдун усмехается, какой же он неприятный тип. Глаза, что льдинки, от самого холодом веет. Но делать нечего. Клянусь на крови служить, принадлежать, выполнять все, что скажут, пока не выплачу долг. Или не умру.

Костя открывает глаза. Колдун всего лишь провел открытой ладонью у него над головой, и брат очнулся. Смотрит на меня, пытается улыбнуться.

Не шевелись, Костян, потерпи немного. Скоро побежишь.

Я вывалилась из воспоминаний и некоторое время не могла отдышаться. Эмоции Сережи все еще довлели, затмевая мои собственные. Он так и продолжал держать меня в объятьях.