Андрей Навойчик - Трёхочковый в сердце

Его коронный проход, он это знает, соперники, болельщики и все кто с замиранием сердца смотрел на него у голубых экранов. Поэтому Ник сделает все по-другому. Он не будет раскачивать защиту, не будет прорываться, жонглируя обманными маневрами, пытаться запутать всех окружающих. Одна игра. Одна атака. Один бросок. Последний бросок («The Last Shot» – введите в гугле и вы поймёте к чему он клонит). С него Майкл Джордан начал свой взлёт. И им же он его и закончил. Почему Ник не мог повторить этот успех? Он будет стучать до последнего, до того самого момента, когда болельщики схватятся за волосы, в ужасе осознавая, что времени ни осталось. До того мгновения, когда соперники, облизнувшись, почувствуют вкус уже скорой победы на губах. И только Тренер будет стоять, сложив руки на груди, хладнокровно поправляя очки в тонкой оправе. Он, как и Ник, будет знать, и более того – разделять триумфальную значимость этого момента. Несколько секунд будет отделять его от ключевого события в собственной баскетбольной биографии. За три секунды до сирены (ещё одно историческое туше в спортивный архив американского «щита и мяча») Ник бросится влево, собирая всю защиту и подстраховку на себя, и в самый крайний момент, в тот самый, когда ему уже некуда будет деваться. Он сделает разворот назад, словно меняя направление радикально на триста шестьдесят градусов, но сохранит опорную ногу не оторванной. Правда, у соперника не будет времени обратить на это внимание. Они ринуться на обманное движение, не задумываясь, что это только подготовка к настоящему финту. Ник лишь имитирует элемент разворота на бросок, и в момент, когда соперники покупаются за чистую монету на этот обман, освобождая ему столь желанное пространство. Он, возвращаясь в исходное положение обратным движением, совершает средний бросок, лишь слегка отклоняясь назад, компенсируя инерцию и избегая невозможного (перестраховываясь) блок-шота. Мяч соскальзывает с кончиков пальцев. Взмывает вверх, набирая идеальное вращение. Зрители замирают в немом ожидании. Все провожают этот полёт, жадно следя глазами и моля бога, каждый о своём. Мяч достигает пика своей траектории. Звучит сирена, предрекая неизбежную судьбоносность этому броску. Мяч начинает опускаться к кольцу.

…

Он открывал глаза по-разному. Это могло быть в пять утра под судорожный рёв возвращающихся из бара фанатов, или в обеденное время, всё ещё нежась в постели, если до этого с ними же и кутил. Он вообще мог не смыкать глаз сутки или двое, сваливаясь, потом, в объятия первого подобия кровати, реже – красотки. И так же в них просыпаясь. Иногда Ник закрывал их на минуту – другую, чтобы не видеть происходящего, или наоборот открывал на те же минуты, убедиться, не пропустил ли чего интересного. В это утро, поднимать веки ему было стыдно. С одной стороны тренировочный график был уже давно выработан, и, казалось бы, организм должен был привыкнуть, но нет. То самое тонкое ускользающее ощущение, как при ударах мяча, так и сейчас только – неправильности происходящего. Хотя, пожалуй, это неверное сравнение, скорее привкус неправильности, как волос, оказавшийся в вашей еде, и скрежещущий на зубах, или, быть может, так в нём говорило похмелье. Его любимый отечественный автор писал, что скверная повесть всегда начинается с пьянки главного героя. Так что либо история Ника собиралась стать хуже некуда, либо не такой уж он и герой.

Вчера была знатная тусовка, много музыки, танцев, алкоголя и секса. Не в смысле, что напившиеся студенты устроили оргию на танцевальной площадке, нет, он витал в воздухе, словно аромат духов, пробивающийся сквозь палитру из пота, дыма и спиртного. Они прошли в финал, событие не рядовое, для университета с такой историей, но и не исключительное, хоть и безоговорочно приятное. Все хотели быть ими вчера, на это смотрела вся страна, ну или большая её часть, соперники хотели быть на их месте, журналисты хотели взять у них интервью, болельщицы просто хотели их. Прошлой ночью они были лучшими друзьями всех незнакомцев и желанными гостями в списках, где даже не было их фамилий. Но наступило утро, эндорфинное безумие прошло, оставив только пустые бутылки, чьи-то стринги на паркете и тошноту. Ник почти слышал, как его зовет ванная комната, леденящий шёпот холодной воды и успокаивающая белизна унитаза. Но привкус неправильности, стоял особняком от всех позывов и ощущений, он крутил живот, перемешивая рвотные позывы с местом, где ютится страх. И это было не естественно, для Ника. Он, конечно, не был рыцарем без страха и упрёка, но предстартовый мандраж остался где-то в далёком подростковом возрасте, вместе с прыщами и случайными эякуляциями. Сейчас он туго засел внизу живота, выталкивая наверх вчерашнюю пиццу и коктейли.

Нику еле удалось натянуть игровые шорты, бог весть, откуда взявшиеся под рукой и добежать до туалета. Можно было бы назвать его снайпером, за хороший дистанционный бросок, но желудку об этом, видимо, никто не сообщил, либо он сам не решил, куда метить в биде или классический толчок, но донести «не расплескав» у него не получилось: «Минус пять очков Гриффиндору», написали бы в интернет мемах услужливые папарацци. Вряд ли Ник об этом беспокоился. Свидетелем его конфуза мог мыть только сожитель по комнате конголезец Кевин, который заснул вчера на диване в холле, и его ещё надо будет забрать перед тренировкой, чтобы не нарвался на кого-нибудь из тренерского штаба, а всё остальное безмолвно уберет сервис-служба гостиницы, до их прихода с пред матчевой бросковой разминки.

Он вышел из ванной комнаты спустя минут десять, слегка умыв лицо и сполоснув рот, и взгляд сразу же наткнулся на красивое нижнее женское бельё, раскинувшееся у входа в спальную комнату. Оно именно раскинулось, не как покрывало, застелив собой предметы интерьера, нет, это были аккуратные и очень соблазнительные женские трусики, применительно к попке, которую они прикрывали просто, сорванные, вчера, в порыве пьяной страсти, они словно сами выбирали куда бы им прилечь, что бы на них сразу обратили внимание, в отличие от их «хозяйки», которая, видимо этого выбора была лишена или не в состоянии его сделать. И сразу стало понятно, почему «не дошёл» до номера Кевин, точнее не непонятно, а вспомнилось, и череда событий вчерашнего вечера выстроилась в последовательную цепочку. Потому что на кровати, зарывшись в облака из скомканных одеял, и его майке на голое тело, лежала Кира.

Она приехала вчера, с очередным автобусом болельщиков, точнее они приехали с ней, если вы понимаете разницу. Кира была сто процентным доказательством тесноты огромного мира, и неспособностью вывезти деревню из девушки, вывозя девушку из деревни, хотя в её случае, дурно повлиял как раз мегаполис. Но это абстрактное замечание никак не характеризующее её мировоззрение. Она была практически эталоном славянской красоты, наверняка, где-то в мире, и были девушки симпатичнее, но он таких до сих пор не встречал. Кира была абсолютно прекрасна… анатомически. Гладкая, без преувеличений, бархатистая кожа идеального молочно-шоколадного оттенка, искусственно выведенного в солярии и отполированного до блеска различными маслами и кремами на курортных побережьях всего мира. Абсолютно симметричные контуры тела, отчётливо прорисовывающиеся под любой одеждой и тем более – её отсутствием. Чёрные, как нефть, смоль, и вороново крыло вместе взятые, волосы, длинные и тяжёлые, растекающиеся по ней как нуга тёмного, густого шоколада. И хотя она любила ходить с распущенными, так она выглядела как сексуальный супергерой, завернувшийся в плащ из покрова ночи. Ему больше нравились заплетённые в воинственный, остроконечный тугой хвост, подчёркивающий высокие, словно отшлифованные скулы. Сейчас её глаза были закрыты в полудрёме, но под сладко смеженными веками таилось безоблачное зимнее небо, обрамленные ресницами, они как голубое око Саурона, способны были выжечь тебя дотла, только с противоположным эффектом. Его взгляд метался от маленького аристократического носа, до заманчивого выреза под майкой и мерно вздымающейся грудью, вниз к босым и бесконечно длинным ногам и обратно наверх, к полным, сладко приоткрытым губам. Как в давно забытой песне «створки две ворот от рая», её рот способен был ласкать тебя, обволакивая нежными лепестками, услащать твой слух, или крушить Рим, сжигать Лондон и отправлять бостонцев на очередное чаепитие. При этом ты готов был бы простить ей всё, что угодно лишь бы увидеть мелькающий контур её обнажённого тела. Она без сомнений была Ламборджини среди женщин. Новым коллекционным спорткаром, обладать которым может себе позволить не каждый. Правда не каждому это и нужно, кто-то фанатеет от Феррари, кому-то подавай практичный Фольксваген, а некоторые загоняют в гараж свою притёртую «девятку» и счастливо спят по ночам. И для Ника – Кира подходила идеально. Она не была полумерой, она была той самой крайностью, граничащей с безумием, которую он так искал.