Савелий Куницын - Внеклассные чтения

Когда листаешь дневник своего сына и видишь там по всем предметам «двойки» и «тройки», то это как бы и в порядке вещей. Ничего страшного, в принципе. Это лишь «двойки» и «тройки» – у всех так бывало. Даже у тебя самого.

Но когда ты видишь, что только по литературе у сына «4» и «5», это начинает тебя беспокоить. Да, это только «4» и «5», всего лишь цифры, абстракция, но это тебя начинает беспокоить. Потому что не у всех так бывало – так, чтобы по всем предметам «двойки» и «тройки», а по литературе – «четвёрки» да «пятёрки». Не у всех. Только у тебя самого. И именно это тебя напрягает.

Твои собственные школьные годы – это самая серая полоса твоей жизни… Ничего необычного. Наверное, так было у многих: серая личность, на самых задворках школьного актива, всегда смотрящая в парту. Когда эту серую личность вызывают к доске, то она и двух слов связать не может… Стоит и смотрит в пол. Будто все ответы написаны где-то там, меж щелей в оранжевых досках пола.

Когда эту серую личность толстый учитель географии спрашивает на уроке: столица Венесуэлы? Она лишь стоит и молчит, эта личность.

На самом деле она знала столицу Венесуэлы и знала, куда ткнуть пальцем, чтобы получить пятёрку, но… Но очень уж робкой она была, эта серая личность.

Глаза – всегда в пол.

Когда эту серую личность стареющая учительница физики спрашивает: расскажи правило Буравчика? Она лишь молчит. Пусть она, эта серая личность, и знает правило Буравчика, это долбаное правило левой руки, но…

Сама серость, в общем…

Такая же серая, как асфальт в сухую погоду. Такая же серая, как алюминиевая ложка в советской столовой.

Такая же серая, как грязь под твоими ногтями…

И всё бы и шло таким чередом, если однажды у старой Марьи Ивановны – учительницы литературы – не приключился перитонит. Когда содержимое её желудка выплеснулось внутрь брюшной полости, её надолго уложили в больницу, а на должность преподавателя литературы взяли новую учительницу. Молоденькую. Почти молоденькую.

Это с высоты прожитых лет она кажется молоденькой, а тогда для парнишек-девятиклассников она казалась чуть ли не старухой. Ей было всего двадцать девять лет. Её звали Нина Васильевна…

Тогда-то всё и началось.

Ждёшь, пока жена исчезнет где-нибудь на кухне, заходишь к сыну в комнату и показываешь ему его же дневник, машешь им в воздухе и спрашиваешь: за какие заслуги такие оценки по литературе? В тебе проснулся Цицерон?

Сын несколько неуверенно смотрит на тебя, оторвавшись от монитора компьютера, где его персонажа – варвара с мечом – долбает могучий монстр с огромными когтищами.

– Сочинение хорошо написал, – неуверенно отвечает он, украдкой бросая взгляд на монитор, где его персонажа мутузят остервенелые твари подземелий.

– На какую тему? – спрашиваешь ты, продолжая держать дневник перед его лицом.

Сын смотрит на тебя как-то нерешительно. Он всегда так смотрит, но сейчас будто бы по-особому… Или просто это у тебя паранойя.

– О Некрасове… "Кому на Руси жить хорошо?", – тихо говорит сын и опять косится на монитор, где орды монстров уже почти втоптали его варвара в землю, отобрав всю энергию.

Тогда ты присаживаешься на диван, кладёшь дневник рядом и уже более спокойным тоном спрашиваешь: Почему с другими предметами так плохо? Когда подтянешься?

Некогда могучего варвара с тяжеленным обоюдоострым мечом разорвали в клочья, и игровой экран стал красным…

– Я исправлю все двойки, – тихо говорит сынулька, неуверенно мельком глянув тебе в глаза и вновь скосившись на пол.

Затем ты пытаешься ему объяснить, что это девятый класс. Что это очень важный класс. После него или в десятый, или в «фазанку», в ПТУ, а там только недоумки…

Всё это время сынулька смотрит в ковёр и молчаливо слушает. Он всегда такой, твой сынулька. Сама стеснительность. Таким же когда-то был и ты. Ты бы и сейчас таким остался, если бы не…

Силантьева Нина Васильевна была странной женщиной. Весьма экстравагантной. Люди, увлечённые литературой, проникшиеся поэзией Серебряного века, зачастую такие…

Даже сейчас, когда ты видишь идущую где-нибудь по городу женщину пенсионного возраста, в несуразно большой шляпе, в несуразных митёнках из чёрного атласа по самый локоть – то это вполне может оказаться она. Нина Васильевна.

Это теперь, с высоты прожитых лет, ты понимаешь, что у неё, как и у всех таких «артистичных» людей, имелось явное психическое отклонение. Весь её нестандартный образ – следствие странной психической патологии. Стремление копировать аристократический стиль, его пуританство, быть похожей на какую-то графиню или княжну – всё это проблёскивало даже в её старомодных очках и суровом взгляде.

То было время "Modern talking" и «Мираж». То было время джинсовых костюмов, «варёнок» и белых кроссовок. Обильно сдобренных тенями лиц и пышных причёсок. 1987-ый год…

Но ваша новая учительница литературы особняком стоит от своего времени. В старом твидовом костюме и строгих круглых очках она ходит вдоль парт, слушая, как какой-нибудь ученик декламирует у доски Твардовского, и строго постукивает указкой по своей левой ладони.

Поднимет указку – шлепок… Поднимет указку – шлепок… Поднимет – шлепок.

Ваш классный метроном.

Порой, когда ты осмеливаешься поднять глаза с парты, тебе доводится наблюдать покраснения на её левой ладони. Видимо, ей это доставляет удовольствие – такой вот вид самоистязания.

Прогуливаясь между рядами парт под убаюкивающие строки какого-нибудь стихотворения, зачитываемого очередным гнусавым ребёнком, она любила внезапно ткнуть указкой в сторону оказавшегося рядом ученика и очень сурово сказать: Читайте дальше.

Указка в сторону жертвы метается очень быстро. Одним резким движением кисти. Предплечье полностью недвижимо, стеклянные глаза смотрят вперёд – на пыльные полки с горшочками герани и портретами Лермонтова, Пушкина, Гоголя, а указка, словно гюрза в таджикских степях, молниеносно устремляется к лицу окаменевшего ученика и в миллиметрах останавливается у его удивлённого глаза.

Она очень театральная натура, эта Нина Васильевна. И при этом её глаза… Они заслуживают отдельного разговора. Такие стеклянные, смотрящие в пустоту… Даже когда Нина Васильевна смотрит прямо тебе в глаза, её взор всегда устремлён в далёкую пустоту. Это пугающее зрелище, надо сказать. Будто бы робот, облачённый в женскую оболочку. Причём, весьма стройный робот со всегда выгнутой спиной, будто бы в корсете, и узкой талией.

Парни перешёптываются на перемене: какая у неё жопа! Какие сиськи!