Луис Мендес - Желание и наслаждение. Эротические мемуары заключенного

Я не спешил. Она вздрагивала от моих прикосновений, но чувствовалось, что она тоже вожделеет и что ей хочется кричать. Она казалась мне хрупкой. Возбуждение прошло. В глазах у нее читалось страдание, но в ее словах ощущалось стремление соблазнить меня. Не знаю, почему, но ей хотелось довериться мне. Она нуждалась в помощи, чтобы побороть свои страхи. Я осознал свою громадную ответственность. Как быть с этой рослой женщиной, с ее желаниями и отказами? Мне слишком хотелось пользоваться успехом и чтобы люди меня любили. Возбуждение миновало. В конце концов, я понимал чужие страдания и способность любить. Принцесса научила меня понимать чужие чувства. Я знал, как гибельно неуважение. Она казалась мне привлекательной, но не более. Никакой страсти, никакого вожделения. Но я был один – значит, надо сделать усилие. Когда мы прощались, я ее обнял, и член у меня стоял. Она не отстранилась – наоборот, старались продлить объятие.

Потом посыпались письма. Страсть разгоралась. После многолетних страданий ей нужно было выплеснуть всё, что в ней накопилось и подавлялось. На следующее свидание она намеревалась прийти с сыном. Он хотел познакомиться со мной. Мальчику было девять лет, но выглядел он гораздо старше. Тело как у подростка, голова как у ребенка. Мы начали беседу. Он мне сразу понравился. Задавал кучу вопросов. Я отвечал, не таясь. Потом он подошел ко мне помериться силой. Мы так увлеклись игрой, что забыли про мать, которая глядела на нас и радовалась. Я полюбил мальчика Лýсиу. А он меня. Ему был нужен мужской авторитет, который он нашел в моем лице.

Письма продолжали сыпаться. Мальчик всё больше ко мне привязывался. Меня трогала его детская чистота, и мне очень нравилось с ним играть. Ясно, что я чувствовал себя с ним непринужденно и почти не обращал внимания на Виолету! Они ревновали меня друг к другу – это чувствовалось. Сказать ли правду? Я полюбил Лусиу как родного сына. Виолета мне нравилась, но в ней не хватало изюминки. Естественного, спонтанного влечения у меня к ней не было.

Когда она приходила на свидание одна, я ее провоцировал – хотя бы для того, чтобы помочь освободиться от комплексов. Ведь секс – это так приятно… Она утверждала, что хочет меня, но не умела дать выход собственным желаниям. Мне приходилось подносить ее руку к моему затвердевшему члену. Раздвигая ей ноги и проводя рукой по ее лону, я убеждался, что оно сухое. Мне хотелось бежать от нее ко всем чертям. Всё же было страшновато. Мне не удавалось заставить ее кончить, и я очень осторожно ласкал ее огромное влагалище. Мои ловкие пальцы оказались не в состоянии ее расслабить. То, что я позволял себе всё больше и больше, ее, казалось, страшило. Однажды порядочно возбудившись, я засунул ей руки под блузку и стал ласкать груди, а она чуть в обморок не упала – вдруг охранники заявятся. От ее рук мне тоже ни разу не удавалось кончить. Пальцы у нее были большие и твердые. Действовала она ими как попало. Я боялся, что она сделает мне больно. У нее холодные, неумелые руки – а у меня всё сухо. Сложно это всё. Поцелуи были либо сухими, либо излишне слюнявыми. Всё делалось как попало. Я подумывал, не порвать ли мне с ней, да уж больно полюбился мне Лусиу. Виолете хотелось знать обо всем, что происходит в тюрьме. Но она меня не удовлетворяла. Лучше бы она спрашивала только обо мне. Неискренность мне была противна. Не о том мы говорили с Принцессой. Неискренности не приемлю.

Пока мы решали проблемы с Виолетой, Мария Лусия заочно познакомила меня с Пиньейрáлом. Это был ее друг, который, вернувшись из-за границы, прочем мои письма и решил тоже переписываться со мной. Мы быстро нашли общий язык. Ему хотелось обмениваться идеями касательно беспризорников. Я написал незамедлительно. Эта тема меня тоже волновала.

Этим вопросом занимались шесть девушек, среди которых его невеста Клавдия, настаивавшая на знакомстве со мной. Тогда-то и началась наша дружба, длящаяся поныне.

Клавдия была живописцем и графиком. Окончила Академию художеств. Искусство было для нее всем. Родилась она в Манáусе в бедной семье. Претерпевая лишения, она приехала учиться в Сан-Паулу. Во многом ей помогли друзья. Теперь она работала в университете и в силу своих способностей неплохо зарабатывала. Работы были у нее довольно заурядными. Платили средне. Кабы не друзья… А я ими восторгался, ни разу не видев. Невероятно, но я преклонялся перед ее достоинством. Мне бы хотелось жить, как она. Нередко те, кто ошибается, восхищаются теми, у кого всё идет хорошо из-за того, что они отдают себе отчет, как труден узкий путь, по которому они следуют. Клавдия прислала мне письмецо с просьбой включить ее имя в список посетителей. В этих немногих строчках мне почудилось нечто странноватое.

Она порывисто вошла. Я застыл в нерешительности. Она была красивая, непринужденная, радостная. Ясная, ослепительная улыбка, белоснежные зубы. Прелестная, словно запретный плод. Я тут же ощутил вожделение. Крепкое, ладное, соблазнительное тело. Маленькие груди, стройные ноги, большая попа. Одежда свободного покроя. Свою соблазнительность она предпочитала скрывать. Тщеславием не отличалась. Ценила знания. Преклонялась перед красотой и искусством. Она мне очень понравилась, при этом я, естественно, отнесся к ней с уважением. У нас оказалось много общего. Ей нравилась Франция, Сартр, Симона Бовуар, рок и блюз. Жить означало для нее любить. Она любила детей и страдальцев. Боли не боялась. Мы так увлеклись беседой, что, обсуждая какой-то вопрос, хохотали как сумасшедшие. Я разглядел в ней чувственность. Я был бронзой, она – океаном.

Месяца три мы встречались каждое воскресенье. Беседуя, мы смеялись, а иногда и плакали. И вот – свершилось. Она пришла расстроенная. Я попытался утешить ее. Дело в том, что она увидела, как среди трущоб полиция хватала всех без разбору. Она попыталась их урезонить, но тщетно. Блюстители порядка посоветовали ей пойти в ближайший полицейский участок и обратиться к участковому, а им, дескать, приказано ловить малолетних жуликов. Их обвинили в мелких кражах в общественном транспорте. Примерно десять мальчишек было арестовано. Если вина не будет доказана, их, мол, тут же выпустят. Когда она закончила рассказ, глаза у нас обоих наполнились слезами. Мне такое пришлось испытать на собственной шкуре. Ей это было незнакомо, но сама мысль была ей невыносима. Она села рядышком и положила мне голову на плечо, а я ее обнял. Она была теплая. Лицо у нее горело, точно в лихорадке. Она прижалась ко мне грудью. Я не мог совладать с собой. Наши губы слились в поцелуе. Поцелуй был глубоким, хотя и нежным. Нам хотелось, чтобы он не кончался. Губы у нее стали мягкими, а язык заполнил весь мой рот. Я стал щупать ей грудь, она вздрогнула. Я принялся лизать ей шею, и Клавдия совсем расслабилась. Мы посмотрели друг на друга, и нами овладело желание. Слишком сильное. Мы сплелись в тесном объятии. Новый поцелуй был неожиданным для нас обоих. Торопливо она схватила мой член. Я вздрогнул. Рука у нее была нежная и умелая. К тому же энергичная. Она то с силой сжималась, то ослабевала. Какое блаженство! Я положил руку ей на грудь. Наклонившись к столу, я взял в рот ее сосок. К счастью, мы сидели на последней скамейке в коридоре, и нас было не видно за другими парочками. Дежурный охранник в это воскресенье не был расположен упрекать нас за объятия и поцелуи. Я обезумел от вожделения. Между ног всё огнем горело. Она сразу мне показалась хорошенькой, но уважения к ней я не терял. Хорошо было бы просто дружить с ней. Но внезапно меня охватило неодолимое вожделение. Только вожделение. Хотелось овладеть ею. Руки мои блуждали по всему ее телу.