Луис Мендес - Желание и наслаждение. Эротические мемуары заключенного

От стольких «если» у меня раскалывалась голова. Мое возбуждение обернулось неизбывной тоской. Член у меня почти не расставался с кулаком. Я проделал дырки в карманах брюк, чтобы трогать его, как только захочется, а мне все время хотелось. Мне хотелось насладиться до изнеможения. Хотелось знать, где предел возбуждению. Я воображал, что трахаю нескольких женщин одновременно. Каждая хороша по-своему. Существует ли это воображаемое наслаждение на самом деле? Неужели залезать на разгоряченные вожделением тела и проникать в них всеми способами – это тягчайший из грехов? А если так, то какая кара последует? Но сколько бы я ни задавался вопросами, мой член не слушал никаких запретов и сильно возбуждался. Каждый день я с наслаждением сжимал его руками. Вырастет ли он у меня таким, как у отца? Наверняка! Несомненно, этой мой единственный источник наслаждения. Он позволял мне забывать ежедневные невзгоды. Родители у меня жили как кошка с собакой. Отец каждый день напивался. Мать была хрупкой и беззащитной. Меня без конца били и, чаще всего, ни за что ни про что. Ласки мне не хватало, игрушек и даже еды – тоже не всегда. Я забивался куда-нибудь в темный угол, брал в руку член и чувствовал, как он мне отвечает. Это был мой единственный друг, никогда не покидавший меня.

Проститутки из веселого квартала в центре Сан-Паулу шарахались от меня, точно от зачумленного. Я для них означал процесс за растление малолетних. И все равно я таскался за ними. После того как я несколько недель подряд приставал к одной из них, она согласилась выслушать меня, чтобы только отвязаться. Стремясь удовлетворить любопытство, я принялся рассказывать, что меня хотели убедить, будто всё, что я ощущаю и о чем спрашиваю – это непристойности и бесстыдство. Что же за чертовщина гнездится во мне, рвется наружу и наводит ужас на людей? Ответ последовал незамедлительно: «Иди отсюда, наглый мальчишка! Секс – это деньги в кармане, еда на столе, унижения, ложь и страдание. Что еще ты хочешь узнать?». Мне стало грустно. Это было что-то необъяснимое – быть может, разочарование, прежде мне неведомое. Я отправился домой, где ничто меня не радовало.

Я любил мать. Любил свою собаку Динду. Мне приходилось оплакивать все невзгоды своей несчастной жизни. Я решил перепрыгнуть через ворота и тут же растянулся на земле. Дона Эйда, моя мать, посмеялась над моим падением. Я бросился ей на шею и разревелся, как маленький. Мне стало стыдно. Она решила, что я что-то натворил на улице. Мне не составило труда разубедить ее. Она действительно любила меня. Но слезы катились у меня по щекам, и мне все еще было стыдно. Почему же люди не отвечали на мои вопросы? Я стал подозревать, что они сами ничего не знают и пребывают в такой же слепоте, как и я. Неужели? О, Господи!

Дона Эйда вывела меня из оцепенения: «Не плачь, сынок. Что бы ни случилось, ты всегда останешься моим мальчиком. Не забывай – моим мальчиком».

Нет! Только не мальчиком! Мне ужасно хотелось подрасти, стать сильным и смелым мужчиной. Всё знать. А еще хотелось иметь громадный член, как у отца, и красивых женщин. Много! Большие зады, большие груди.

От любовной улыбки, озаряющей лицо матери, мне стало грустно. Грустно оттого, что отец оказался прав: для нее я навсегда останусь мальчиком. Ее мальчик – предмет ее мечтаний и надежд. Словно нитка между ног. Нитка, и только. Лишь бы не мешала.

Я заснул в слезах, и мне привиделись кошмары. Я лежал на диване, когда в комнату ворвалась дона Силвинья. Она сорвала с меня трусы и вцепилась в меня, как безумная.

«Диван-то старый, сейчас сломается, – подумал я в замешательстве и отчаянии. Вот-вот проснется отец и побьет меня!»

Казалось, женщина хочет меня проглотить. Она была голая, и огромные груди раскачивались, нависая надо мной и касаясь моего лица. Противиться было бесполезно. Я покорился. Она взяла мой член в свой огромный рот и принялась жадно сосать. Потом яростно впилась мне в губы, да так, что меня вырвало. Я пытался освободиться, но тело мое оцепенело от страха. Руки меня не слушались, и я сдался на милость этой сумасшедшей. Женщина тяжело терлась о мои бедра и громко стонала. Вдруг она перевернула меня и занялась моей задницей. Принялась ее неистово лизать. Член у меня со страху обмяк. Она чуть не раздавила меня своей тяжестью, и я застонал. Она решила, что это от наслаждения. Грубые волоски на ее теле кололи мою нежную кожу. И тут она забилась, будто курица, которой свернули шею. Я еще больше перепугался. Вся эта гора дебелой плоти обрушилась на меня. Лицо у нее сияло от счастья.

Полузадушенный, я принялся звать на помощь. Проснулся в холодном поту и все еще кричал. Вдруг меня охватил ужас. Неужели Луис проснулся? Я замолк в ожидании. Стал напряженно прислушиваться. Тишина. Из родительской спальни – ни звука. У меня схватило живот, и я помчался в туалет.

Весь остаток ночи меня донимал понос и била дрожь. Я старался не вспоминать об огромном рте учительницы, жадно сосавшем меня, и поклялся никогда больше на нее не смотреть. Сурово я был наказан.

«Значит, это и есть секс? Боже, упаси!» – думал я. Но, вернувшись через два дня в школу, я забыл все свои страхи. Снова стал пялиться на попки одноклассниц, представляя, какие на них трусики… И было это на уроке доны Силвиньи. Так-то вот!

Всё у меня было ужасно. Кругом не везло. Дома бесконечные попреки. Били меня все чаще и сильнее. Я боялся побоев, но на другой день забывал и нарывался на новые неприятности. Хуже всего, что те, которые считали меня плохим и испорченным, не знали и десятой доли истины. В первую очередь отец. Он говорил, что я все время его обманываю. А я нарочно подливал масла в огонь.

Он приходил домой пьяный, заваливался спать, а я обшаривал его карманы. Мне это даже доставляло удовольствие. Но я столько шалил и озоровал на улице, что доводил родителей до отчаяния. Никакое битье не помогало. Меня били почти каждый день – и ничего. А просто поговорить – они не знали, о чем и как. Угрозы разговора не заменят. На самом деле я не был равнодушен к родителям. Время от времени я мечтал, что вот прихожу я домой, а они меня обнимают, разговаривают со мной, оказывают знаки внимания. Но куда там! Всё это были сказки, выдумки да несбыточные мечты. Да я и сам не знал, для чего это нужно. Обстоятельства были сильнее меня. Начинались страх и раскаяние, хотелось бежать из дома, броситься в воду – но что-то меня удерживало.

Мои родители сочли, что у меня умственное расстройство и хотели, чтобы психолог это подтвердил. После долгих бесед, осмотров и тестов доктор поставил диагноз, что я нормальный мальчик, и сообщил об этом матери. Я несколько опережал свой возраст, был не по годам умен и сообразителен – только и всего. Мать облегченно вздохнула, а другие, в том числе отец, огорчились – они-то меня обвиняли, что я не такой, как остальные ребята. И в каком-то смысле так оно и было!