Луис Мендес - Желание и наслаждение. Эротические мемуары заключенного

Мишель пришла на открытие. Вместе с нею пришел медбрат по имени Зе – тоже ВИЧ-инфицированный. Я давно был с ним знаком. Он и познакомил меня с Мишель. Улыбка у нее была загадочной, как и она сама. Я догадался, что между ними что-то есть. Интим, должно быть. Во всяком случае, они явно были сообщниками. Сестра Бетина и сестра Ольга сияли от счастья.

Мы побеседовали об идеях, которые предстояло воплотить в жизнь, и завершили на оптимистической ноте. Мишель хотела познакомиться со мной поближе. Появился пунш из спиртного, воды, сахара и лимона. Должна была завязаться беседа. Мне хотелось послушать ее на трезвую голову. Ничего спиртного.

Один пациент рассказал много интересного. Он хорошо разбирался в людях. Ему было лет пятьдесят, но выглядел он значительно моложе. Рано убедился в своем гомосексуализме и бывал как пассивным, так и активным. Ему никогда не хотелось быть женщиной, а нравилось чувствовать себя мужчиной и, как он подчеркивал, иметь крепкий член. У него было две дочери. Звали его Жáрбас. Почти двадцать лет он жил то в Европе, то в Бразилии. Во Франции выяснилось, что он ВИЧ-инфицированный. Он был в числе первых трех сотен зараженных СПИДом. У него была аллергия на AZT и прочие осложнения.

Беседовали мы ежедневно. Закончив работу в отделе благоустройства тюрьмы, я улучал пару часов, чтобы пообщаться с Мишель и Зе. Поражало, с каким самоотвержением Мишель ухаживает за больными. Зе заботился о гигиене, продовольствии и лекарствах, а Мишель утешала и ободряла своих подопечных. Руководил нами доктор Густáву – прекрасный врач. Больные его любили. Он был большим специалистом по инфекционным заболеваниям.

Я всё больше сживался с тюремной больницей. Встречался с каждым пациентом, говорил об их болезнях, лечении, медикаментах и состоянии здоровья. Мишель и Зе твердо верили, что жажда жизни, дисциплина и сила воли – это лучшие лекарства. Больница служила фильтрационным центром всех ВИЧ-инфицированных заключенных – уже с выраженными симптомами – для всего штата Сан-Паулу. Обычно больные прибывали сюда в коме или уже при смерти. Мест не хватало. Попадались начальники тюрем, которых мало заботила жизнь вверенного им контингента. В ту пору больные СПИДом считались обреченными, и на это смотрели как на очевидный факт. Так что толку с ними возиться?

Группа во главе с доктором Густаву, когда он приходил, стремилась чуть ли не воскрешать умирающих. Часы за часами, дни за днями боролись они за жизнь агонизирующих или за облегчение их страданий. Несметное число раз попытки спасти несчастных превосходили человеческие возможности, и почти всегда битва оказывалась проигранной. В отдельных случаях удавалось вывести больных из комы, чтобы они продолжали бороться за выздоровление. В подобных случаях мы плакали от счастья. Я необычайно полюбил свою работу и от души радовался, если больному становилось лучше.

Моя функция была социальной и психологической. Когда кого-нибудь привозили, Зе сообщал мне. Я беседовал с вновь прибывшим, стремился узнать его поближе, сообщал его семье, выдавал ему мыло, зубную пасту и щетку, конверты, марки, одежду. В большинстве случаев пациенты прибывали раздетыми – завернутыми в простыни или в ветхих больничных пижамах. Я добивался помощи для больных. Мне никогда не отказывали.

У некоторых пациентов недоставало сил даже для того, чтобы разжевать и проглотить предназначенную им пищу. Не всегда Мишель, Зе и монахини имели возможность обеспечить им лучшее питание. Я поговорил со своим другом, тюремным кладовщиком. Звали его Нельсон Пьедáди. Дважды в неделю он наполнял двадцатилитровую тару овощами и приправами для передачи мне. Чтобы начальство не догадалось, сверху я набрасывал ветошь, мастерки, кисти и веревки. В сопровождении охранника я направлялся в больницу. Входил, минуя больничную охрану, которая в любой момент могла меня обыскать. Рисковал я многим. Разоблачили бы – наказали бы, да так, что мало бы не показалось. Обвинили бы в воровстве – и мне несдобровать бы.

Три с лишним года таскал я эти передачи и, к счастью, ни разу не попался. Позднее я узнал, что меня раскусили охранники в самой больнице, да начальник, слава Богу, оказался понятливый. Он-то знал, кому и зачем я ношу провиант.

Половые отношения были совершенно свободными. Войду, бывало, в камеру и вижу, что кто-то на ком-то лежит. Аж противно!

Мишель занималась такими делами втихую. Осторожная и благоразумная, она совсем потеряла голову, когда появился Марселину. Парень был статный, голубоглазый, русоволосый, привлекал всеобщее внимание. Ее сильно тянуло к нему. Мишель обходилась с ним не так, как с прочими. Нетрудно было убедиться, что он упивается собственным успехом. Я догадывался, что он презирает Мишель, но не прочь воспользоваться случаем. Всё лучшее, что у ней было, доставалось ему, в ущерб остальным. Мне хотелось вмешаться, но я воздерживался. Он считал себя чем-то особенным, не таким, как другие. Это совершенно не соответствовало действительности. Он был хорошо сложен, но другими достоинствами не отличался.

Жизнь учит, что замку, возведенному на песке, не устоять. Всё совершилось очень быстро. Провалился он с треском. В больницу лег парень, который давно знал Марселину. Видал его и на улице, и в полицейском участке. И он рассказал, что парень отличался необычайной развращенностью. Новость разнеслась со скоростью света.

Он стал многим давать – сначала чтобы помалкивали, потом по принуждению. Дал одному, дал и другому, потом остальные решили, что тоже имеют на него права. Мишель пыталась помочь ему, но тщетно. Предубеждение было огромным. В тюрьме неукоснительно действуют неписаные законы. Кому нравится быть пассивным, должен таким и оставаться. Права перемениться он не имеет. Если ему понравилось, пусть нравится и дальше, раз уж так вышло.

У парня начал мутиться рассудок. Ему было не выдержать давления, которому он подвергался. Его молодое и статное тело привлекало заключенных из других корпусов. Вскоре он заболел воспалением легких. Рассудок к нему не возвращался. Он лишился остатков разума.

Я заходил к нему в камеру, пытался завязать беседу, но он только смотрел отсутствующим взглядом. Те, кто прежде пользовались им, презирали его как потерявшего человеческий облик – своего рода месть за его молодость и красоту.

Доктор Густаву уверял, что если к нему вернется разум, он сможет выжить. Мы просили верующих помолиться за него, делали всё, что в наших силах. Больно было видеть умирающего молодого человека и ощущать полнейшее бессилие. Это стало в конце концов невыносимым. Мы попросили врача перевести его от нас. Это тяжело было сделать, но врачу всё-таки удалось определить его в городскую больницу. Там он лежал в горячечном бреду. Несколько дней спустя он умер.