Виталий Протов - Вечная история

Джон сегодня был явно не в себе – насупленный, мрачный. Едва поздоровавшись, он нырнул в воду и вернулся через несколько минут, чтобы молча улечься на свою подстилку и погрузиться в какие-то свои мысли, в которые он не собирался допускать ее. Ну что ж, она навязываться не станет.

Джуди поднялась и, чуть поведя спиной, чтобы восстановить подвижность залежавшихся косточек (интересно, видел ли это ее движение Джон?), пошла в воду. Она выработала особую манеру заходить в воду – беззащитная юная красавица, такая нежная и еще по-детски неуклюжая, что это непременно должно было привлечь (так она полагала) внимание принца, окажись он в зоне видимости. Пока этот прием не очень срабатывал. Джон, кажется, так и лежал, уткнувшись лицом в полотенце.

Зато ее заметил какой-то другой парень. Он, конечно, не шел ни в какое сравнение с Джоном, но и это было уже кое-что. Он вежливо помог ей вытащить несуществующую соринку из глаза. Какие у него мягкие пальцы – он так нежно прикасался к ее щеке, что у нее мурашки побежали по коже от удовольствия. Наконец, она поблагодарила его за помощь и выбралась на берег. Джон укладывал в сумку свои вещи.

– Ты уже уходишь?

– Да, обещал матери посидеть с ней, – сказал он.

Вот что значит любящий сын, – подумала Джуди. Она бы ни за что не осталась сидеть со своей матерью по такому глупому поводу, как менструация.

Поднял голову со своего топчана мистер Гровс:

– Это ты молодец! Хорошо придумал. Посиди-ка с матерью. А то она совсем расклеилась.

Джон завязал шнурки на кроссовках, пробормотал «привет» и удалился. Она сделала вид, что ей это абсолютно безразлично. Однако себя ей обмануть не удалось: ее настроение было испорчено настолько, что минут через пятнадцать она тоже стала собираться. Мать приподняла голову, посмотрела на нее удивленным взглядом, потом достала из сумочки двадцать долларов и сказала:

– Перекуси сама. Я еще полежу. И вообще будь в гостинице, я позвоню, если что.

Что «если что»? – спрашивала себя Джуди. Она прекрасно понимала, что скрывается за этой двусмысленностью. Ну и черт с ней, пусть себе развлекается. А она, Джуди, будет сидеть одна в номере гостиницы. Пусть погибает ее молодость. Пусть погибает ее красота.

Она сидела на своей кровати и размазывала по щекам слезы. Ну почему она такая неудачница?! Вроде бы все у нее есть, что нужно. Она встала и подошла к зеркалу, задрала на себе футболочку. Неужели это никому не нужно? Вон они какие – кругленькие, с сосочками-фасолинками. Неужели все это так и пропадет?

Она снова улеглась на кровать.

К вечеру она почувствовала ставшую уже привычной тяжесть внизу живота и поняла, что у нее совсем некстати начались месячные.

Мать выглядела посвежевшей – мигрень у нее прошла, и на пляж они отправились все вместе. Впереди шел отец, который уверенно вывел их туда, где уже лежала миссис Уайт. Джуди нигде не было видно. Джон сразу же испытал приступ хандры, которая вроде бы с утра (несмотря на все неприятности вчерашнего дня) отвязалась от него.

– А где Джуди, миссис Уайт? – спросил он, пытаясь выглядеть просто вежливым.

– Ой, ей с утра что-то не здоровится, – сказала миссис Уайт. – Она осталась дома.

Джон искупался и с трудом вылежал на топчане для приличия минут пятнадцать, а потом сказал, что, пожалуй, пойдет прогуляется. Никто его не задерживал, и он, когда с пляжа его уже не было видно, стремглав понесся в гостиницу. Завтра они уезжают. Это был его последний шанс. Он не задавался вопросом – шанс на что. Просто он чувствовал, что не простит себе, если так и уедет отсюда, не повидавшись с Джуди.

У него перехватывало дыхание, когда он постучал в дверь номера 225 и услышал голос Джуди: «Открыто!» Он вошел. Джуди лежала одетая на кровати поверх покрывала и, увидев его, сделала было попытку подняться.

– Лежи-лежи, – сказал он. – Твоя мать сказала, что ты заболела, и я вот решил тебя проведать. Тем более мы завтра уезжаем. Хочешь? – он протянул ей купленное внизу мороженое.

Она разорвала фольгу и стала есть. Но, лизнув несколько раз, отложила угощение в блюдечко, стоявшее на ночном столике.

– Что с тобой? – осторожно осведомился Джон.

– Да так, ерунда. Завтра пройдет.

У него стучало в висках, когда он взял ее за руку:

– Смотри, мороженое капнуло. – У нее на запястье осталась молочно-шоколадная капелька, и он, осмелев, наклонился и слизнул ее. Она вскрикнула, и тогда он приник к ее груди головой. Он сам не понимал, где набрался такой наглости. И снова она не оттолкнула его – осталась в той же позе, в которой он ее и застал. Он запустил руку под ее футболочку и, теряя сознание от счастья и от того, что она не прогоняет его, нащупал то, что пару дней назад увидел мельком на пляже. Она снова издала какой-то странный звук, но не шевельнулась. Он задрал на ней футболочку и принялся целовать сосочки – они оказались твердыми, как его петушок, когда тот просыпался. Нечего и говорить, что теперь он не спал, а рвался на свободу. Джуди закинула голову на подушке – подбородок у нее был теперь выше затылка, а он целовал ее грудь, целовал и гладил, трогал и мял, даже еще не отдавая себе отчета в том, что это происходит в реальности, а не в его буйной мальчишеской фантазии.

Потом его рука опустилась вниз – к ее голым ногам, коленям, а оттуда стала медленно, но неумолимо продвигаться вверх. Петушок его никогда не тыкался в штаны так настойчиво, но Джон еще не знал, что он будет с этим делать. Пока он искал, искал то, от приближения к чему сердце у него билось все сильнее. Джуди издала какой-то сдавленный стон, а он продолжил свои исследования – вот ее трусики, его пальцы пробрались чуть выше и залезли под шелковистую ткань, чтобы почувствовать не менее шелковистую кожу, покрытую волосками. Потом он двинулся чуть ниже. Ноги Джуди подались в стороны – он так и не понял: сами или от его легкого движения рукой, и его пальцы погрузились в неописуемое блаженство. Он нащупал ее влажную щелочку, какие-то нежные неровности, потом его пальцы уперлись во что-то матерчатое…

И тут – о ужас! – его петушок отчаянно дернул головкой и растекся по плавкам жаркими струйками. Джон прекратил свои исследования, замер на мгновение, а потом, пробормотав что-то неразборчивое, бросился вон из комнаты, оставив Джуди лежать на кровати.

Жизнь была кончена. Такого позора он не перенесет. Он не знал, смог бы он довести то, что начал до конца, позволила ли бы Джуди, но уж никак не предполагал, что все кончится так бесславно для него и для его петушка. Он бросился на свою кровать и пролежал там до самого вечера. Когда, наконец, родители появились, он потребовал, чтобы они немедленно, сейчас же собирались в дорогу. Он был настойчив, и они лишь с большим трудом убедили его в том, что разумнее все же отложить отъезд на утро.