Эдуард Снежин - Оторва

Так и есть, не ошибся! Дамы занимались на раскинутом диване лесбийской любовью. Людмила оторвала рот от промежности Ларисы и со страхом вперилась в меня.

- Ты… ты… с ней? – запинаясь, протянул я.

Моя любовь, как ни в чём не бывало, соскочила голая с кровати и бросилась мне на шею.

- Вадик! Я знала, что ты придёшь!

Людмила, напротив, лихорадочно натянула платье и сидела на диване вся красная.

- Ладно тебе! – щёлкнула её Лариса по носу, - у нас сегодня праздник, Вадик явился!

- Налевай! – толкнула она меня на диван рядом со столиком, на котором стояла початая бутылка коньяка.

Я разлил стаканы.

- С наступающим на нас Новым Годом! – бодро подняла нимфетка стакан, - и пусть наступает на нас помягче!

Людмила немного отошла, а после стакана даже ожила.

- А где Соня? – спросила она.

- Соня заснула, - неловко поиграл я словами.

- Да ты что? Только вчера видела её, сказала, что всё хорошо у вас.

- Что было вчера, то – неправда, сказал Эпикур.

- Вадик, я всё знаю, - живо воскликнула Лариса, - так, блин, хотелось ворваться к вам и испортить злачную компанию!

- Я еле её удерживала! – реабилитировала Людмила свой контакт с девушкой.

- Мне уже ничто не кажется странным в этом мире, - махнул я рукой, - с этой оторвой и со всеми вами я продвинулся за полгода больше, чем за всю предыдущую жизнь.

- Тогда, может будешь третьим в нашей компании? – бесстыдно спросила Лариса.

- Только групповухи не хватает для полного счастья!

- Нет, Лариса, я так не могу! У меня есть принципы и … Гера, - испугалась Людмила.

- Ладно, девки! Будем с принципами просто пить вино.

Людмила к вечеру ушла к Гере на встречу Нового Года, а мы с Ларисой, безнадёжно бухие, завалились в постель. Честное слово, не помню, была ли у нас близость той ночью, но Новый год мы проспали точно.

Непрерывно звонил телефон сквозь сон, но подняться не было сил.

Наши отношения стали какими-то пресными. Длинная цепь расставаний и примирений приучила к наплевательскому отношению друг к другу и ко всему на свете.

- Ты разлюбил меня, - сказала как-то Лариса.

А я сидел и держался за живот, что-то не то съел и мучился от боли.

- Да какая на хрен любовь в этом сумасшедшем мире! Пора мне плюнуть на «лубовь» и заняться серьёзным бизнесом.

- Ой, интересно! А чем?

- Буду компьютерами торговать. Мне МММ договор предлагает.

- Здорово! Станем богатенькими.

- Только не с тобой! Ты всё угробишь!

- Подумаешь! Мне, между прочим, предлагает замуж Бережной, он начальник отдела. Моложе тебя и с положением.

- А слышала, что его прежняя жена повесилась? Говорят, он довёл.

- Это меня и смущает.

- Да не бойся! – расхохотался я, - ты сама, кого угодно загонишь в петлю!

- Ну и гад, же ты! Обижаешь скромную девушку.

В животе кольнула резкая боль.

- Катись ты к своему начальнику! – скривился я.

Лариса сверкнула хамелеонами и ушла.

Вечером скорая увезла меня в хирургию. Слава богу, попался чуткий хирург. Вызванный из дома, он не потащил меня сразу на операционный стол, а остался до утра, ожидая моих анализов, и раз десять подходил, даже ночью, щупал мой живот.

Всё обошлось без операции, меня хотели перевести на долечивание в терапию, но тут появился заведующий отделением, который знал меня, как электронщика и сказал:

- Будешь лежать у меня, пока не восстановишь мне радиосвязь с палатами!

- Что ж сделаю, – согласился я, - мне хотелось отлежаться от Ларисы и пьяного образа жизни.

- Чудненько! – пропел врач, - я тебя посажу на спецдиету для бугров.

XXXI

Эта задержка в хирургическом подарила мне встречу с Даной, всю историю с которой я до сих пор воспринимаю, как фантастическую.

Дана - высокая девушка с каштановыми волосами и с вечно приклеенной улыбкой. Она повредила мениск, одно колено было подбинтовано, что совершенно не портило её великолепных длинных загорелых ног под коротким халатом. Дана была молода – лет шестнадцати, семнадцати, и вокруг неё постоянно кружился хоровод её юношей-сверстников, истекающих от поллюций, таких же временных инвалидов, как она.

Конечно, я облизывал на неё губы, но не более того. Однако Данина непосредственность не знала границ.

- А где у тебя бинт? Покажи! Наверно на животе.

- Да нет у меня бинта!

Она задрала мне халат и майку и, не обнаружив бинта, не успокоилась:

- Всё понятно, у тебя забинтован член.

Бессовестность молодого поколения не знала границ.

- Что ты Дана, бог с тобой, не полезешь же в штаны!

- А почему ты тогда в хирургическом?

- Заведующий меня любит.

- Попроси у него для меня справку на свободный выход.

- Зачем?

- Домой буду бегать.

- И добегаешься, второе колено перешибёшь.

- А плевать, у меня ноги крепкие.

- Ноги у тебя просто … сладкие.

Она взглянула на меня, на миг погасив улыбку, а я стушевался и больше на подобные темы не распространялся.

Зато много болтал с ней о другом, занимал её от больничного безделья. Дане нравились мои рассказы, про работу с иностранцами, которую большое начальство доверило мне для освоения импортного вычислительного комплекса; про суровый, но красивый Север, где я был в командировках на ядерных испытаниях; про смысл жизни и прочее – она была любопытна и с удовольствием поддерживала любую тему.

- Знаешь, когда мы приехали в Москву для работы с англичанами, нас поселили в шикарную гостиницу для академиков.

- Так ты академик?

- Что ты – у нас всего два академика на город, а я даже не кандидат.

- За что же такая честь?

- У нас же режимное предприятие – работа с иностранцами большая редкость.

- Мне папа говорил, что он давал подписку: вообще не встречаться с иностранцами.

- И я давал. Только у них самая лучшая техника, надо же её осваивать, чтобы совсем не отстать от Америки.

- А ты знаешь английский?

- Представь, что нет. Изучал немецкий.

- А почему тебя выбрали?

- Выбрали то сначала не меня, другого - с английским, да это не помешало ему запороть контракт.

- Как запороть?

- Да набрал за тыщи долларов не то, что надо в комплекс.

- А ты?

- А мне пришлось выкручиваться, заменять.

- Выкрутился?

- Выкрутился. Мне даже генерал, директор предприятия, предоставил доверенность на подпись от его имени, – похвастался я.

- Ого! – восторженно воскликнула Дана, – ты герой в моих глазах!

- Тогда позвольте поцеловать Вашу ручку, мадемуазель.

- Лучше я поцелую тебя в щёчку.

Она перегнулась через боковинку соседнего кресла и азартно чмокнула меня. Я схватил её запястье и приложился к нежной загорелой коже тыльной части ладони.

- И где ты только загораешь зимой?

- Нигде. Это с лета. Видел бы меня в августе – как негритянка.

Лариса явилась ко мне в больницу. Но раньше посетил меня Фаукат и сообщил, что видел мою подругу, входящей в свой дом с начальником отдела.