Лев Куклин - Повесть и рассказы из сборника «Современная эротическая проза»"

Надежда чуть поёрзала на стуле, вроде как бы устраиваясь поудобней, а потом в каком-то только ей ведомом ритме стала покачиваться взад-вперёд, сдвигая и раздвигая ноги…

Она своевременно высвободила из тесного плена моего возбуждённого дружка и сжала в кулаке. Когда же он вздрогнул, и из него чуть ли не со свистом изверглось долго сдерживаемое содержимое, — она только усмехнулась. — Ежли захочешь — сможем повторить… А будешь сильничать — начисто откушу, и вся недолга! — серьёзно пригрозила Надежда. И я всем своим взъерошенным нутром почувствовал, что она не шутит!

Конечно же, она влилась в нашу слаженную компанию совершенно естественно и срезу же заняла в нашем секс-квартете главную роль. Чувствовалось по всему, что Надежда привыкла верховодить. И наши неолимпийские игры сразу стали изобретательней, разнообразней и — опасней!

…представьте себе, что вы, деревенский мальчишка, никогда не слышавший симфонического оркестра, смутно слышавший об опере, да и то по радио, и вдобавок — никогда не посещавший даже музыкальный кружок, — случайно нашёл у себя на чердаке в прадедовском сундуке, накрытом старыми ссохшимися овчинами и истрёпаными выцветшими половиками, небольшой деревянный предмет, похожий на восьмёрку. С фигурным вырезом на верхней, когда-то полированной дощечке. Без струн.

Он, пожалуй, догадается, что перед ним — нечто музыкальное, (всё же видывал балалайку, гитару), даже может припомнить, что сей предмет именуется скрипкой. Но то, что это — драгоценный, музейный экспонат работы Амати или Гварнери — никогда не придёт ему в голову.

И он никогда не сумеет ничего сыграть на этом деревянном ящичке, хотя и подозревает, что его конструкция предназначена для извлечения музыки, и в руках умельца, знатока, виртуоза способна доставлять восторг и упоение…

Точно так же и конструктивное устройство женщины создано природой для того, чтобы испытывать оргазм, природное наслаждение, подчиняться рукам и смычку музыканта, обладающего слухом и опытом.

Рука и смычок… Чувствуете всю глубину символа?!

Почти любая женщина — это сплошная эрогенная зона! Хотя порою и без струн… И настроить женщину, извлечь из неё величайшую музыку плоти способен мужчина только чуткий, — мастер, умелец, виртуоз…

Или — по прямой аналогии с посещением музыкальной школы! — для достижения конечного результата необходим путь долгого совместного обучения, метод «тыка» (вот уж и впрямь неожиданный каламбур?), — не слишком экономичный, но неизбежный метод собственных проб и ошибок.

Абсолютное большинство нормальных мужчин и женщин научаются этому в процессе полового общения. Но… попадаются и особенно одарённые ученики!

К тому же — так уж совпало? — с приходом Надежды всё переменилось! И заслуга тут не в некой волшебной палочке или скорострельном изменении моральных устоев — нет! Нам на помощь пришёл нежданный-негаданный подарок…

Неожиданным подарком оказался довольно-таки увесистый картонный ящичек — посылка из американской помощи по лендлизу, который неведомым образом ухитрилась получить у себя на работе моя мать.

Я помог ей притащить ящик домой. При вскрытии выяснилось, что коробка эта была сделана из невиданного мною гофрированного картона, — плотного и жесткого, почти как фанера.

А внутри… внутри посылки оказались чудесные, — либо давно не встречавшиеся, либо вообще незнакомые продукты. Одно только их перечисление вызывает голодные спазмы в желудке и бурное выделение слюны.

Помню, в раннем детстве, когда я впервые прочитал «Приключения Робинзона Крузо», мне очень нравилось перечитывать простое перечисление вещей, предметов и продуктов, которые он на самодельном плоту ухитрился перевезти с потерпевшего крушение корабля к себе, на берег необитаемого острова…

Раскладывая на деревянном скобленом до белизны столе разнообразные банки и пакеты, словно бы на плоту, — я невольно уподоблялся незабвенному Робинзону, с вожделением перебирая и запоминая каждую вещь.

Так вот что оказалось в картонной коробке, добравшейся из-за океана до нашего городка в лесных дебрях архангелогородской губернии: пакет яичного порошка весом с килограмм; две больших банки свиной тушёнки; три ярких банки сгущенного молока с изображением весёлой коровы на этикетке; две прямоугольных банки абрикосового джема; три плоских жестянки с печеночным паштетом; круглая банка с крышкой, из которой вкусно пахло какао; пакет с сухим молоком; упаковка твердых и пресных галет; и наконец — две большие толстые плитки чёрного шоколада в блестящей фольге.

Разумеется, здесь я даю суммарное, обобщённое описание груза… чуть было не написал: «…из трюма разбитого корабля»! Содержимое банок, баночек и пакетов рассматривалось и определялось мною постепенно, по мере, так сказать, дегустации и использования. К примеру, меня несказанно удивила банка консервов, на которых была явно и отчётливо изображена рыба со стремительными обводами, сильным хвостом и острыми плавниками. Рыба! А когда мы с мамой вскрыли банку, — белое мясо и цветом, и вкусом напоминало… курятину! И только гораздо позже я узнал, что я пробовал мясо тунца, которого, кстати сказать, японцы, питающиеся с моря, как с собственного огорода, так и называют — «морская курица».

А это что такое?! К стенке коробки скромненько и незаметно прижались два плоских продолговатых пакетика в прозрачной пленке-упаковке, разделённых каждый на два отдельных одинаковых «отсека». Пока мать, как всякая женщина, с увлечением разворачивала плитку шоколада, шурша фольгой, я — повинуясь какому-то непонятному тайному побуждению — быстро и цепко схватил оба непонятных пакетика и спрятал их в карман брюк: мол, потом рассмотрю внимательнее.

А мама, отщипнув кусочек от плитки, удивлённо сказала: «Какой странный вкус! И сладкий, и горький, всё вместе!» Она разломила плитку пополам, и щедро протянула плитку мне: «На, порадуйся! Да не съедай всё сразу, растяни на пару деньков. А серебряную бумагу я спрячу: мы потом к Новому году из неё ёлочные игрушки смастерим! А тушёнку мы в воскресенье откроем, я приготовлю жаркое с картошкой. Вот будет вкуснятина!».

Я внимательно разглядывал тяжёленькую банку, жесть которой была не белой, а золотистой, и прямо по ней шло множество всяких надписей, — как я предположил, по-американски… В школе мы проходили (не учили, а именно — проходили, в основном — мимо… Да и в самом-то деле: кому хотелось учить «фашистский» язык?!) немецкий, так что смысл надписей от меня, конечно, ускользал.