Робин Шоун - Женщина Габриэля

Это был бесстыдно обнаженный мужчина, синие вены пульсировали, каждый оттенок цвета был на виду — бледная плоть, темная плоть, плоть с фиолетовым отливом. Два тугих кожаных холмика покачивались под соломой потемневших от воды волос.

У Виктории не было ни малейших сомнений, что Габриэль мог причинить ей боль невообразимыми способами. Так же, как причиняли боль ему самому.

Как не было у неё и сомнений в том, что он бы пошел на это.

Ее выбор…

Виктория медленно подняла ресницы.

Сквозь клубящиеся завитки серого пара пристальный взгляд Габриэля был невыразительным и бескомпромиссным. Глаза мальчика, который хотел быть ангелом, и мужчины, который потерял обещание рая.

Впервые Виктория была рада шести месяцам, лишившим ее еды, одежды и, в конце концов, крова. Она была рада даже своим костям, которые были слишком острыми, и своей плоти, слишком туго обтягивающей их.

Виктория знала, каково это — мерзнуть и голодать. Она знала, каково это — продать надежду на любовь ради еды и крова.

Мадам Рене сказала, что соблазнение состоит из создания обнаженных образов словами.

Это пробуждение в человеке предвкушения… поцелуя… ласки… объятий.

— Мой отец запрещал целоваться, — намеренно сказала Виктория. — Я бы хотела поцеловать тебя.

Единственным звуком в ванной был шум воды и грохот сердца Виктории. Она медленно поставила стеклянную баночку на деревянную обшивку, обрамляющую ванну. Ее груди покачивались, голова поднялась, удерживая пристальный взгляд Габриэля.

— Мой отец запрещал обниматься. — Она выпрямилась, груди и позвоночник выровнялись. — Я бы хотела обнять твое тело своим.

Она осторожно ступила в медную ванну.

— Мой отец запрещал касаться. — Горячая вода затуманила ее лицо, окутала правую, а потом левую ногу. — Я бы хотела прикоснуться к тебе, Габриэль.

Одну долгую секунду Габриэль не мог дышать, захваченный голодными синими глазами в то время, как горячая вода колола его голову и плечи. Она струилась по его спине, груди, паху, ягодицам.

Каждый дюйм его тела кричал о предупреждении. Если Виктория прикоснется к нему…

Прохладные пальцы охватили возбужденную плоть Габриэля.

Ошеломляющая потребность.

Ослепляющий гнев.

Он не хотел этого.

Но Виктория не дала ему выбора. Как не дал выбора и второй мужчина.

Схватив Викторию за запястье, Габриэль дернул ее под душевые струи, одновременно разворачивая ее и швыряя лицом на обшитую медью стенку душа.

Руки Виктории шлепнулись о стену.

— Ты обещала, — проскрежетал он, вода забивала его рот, обжигала глаза, грудь, бедра, каждый дюйм его плоти, который прикоснулся к Виктории. — Ты обещала не касаться меня.

Но она коснулась его.

Она открывала свое тело и принимала его пальцы и член, пока темнота надвигающегося оргазма не исчезла в слепящей вспышке ее наслаждения.

— Я обещала, что не коснусь тебя вчера вечером, — Виктория задыхалась в бьющей воде, вжимаясь в медную стенку, — и не коснулась. Я сдержала свое обещание, Габриэль.

Но она не сдержала своего обещания. Она коснулась его своей страстью и своим наслаждением.

«Я вижу тебя, Габриэль…»

Но она не видела его.

Она не видела мальчика, который просил подаяния, и шлюху, который просил мужчину.

Габриэль мог чувствовать страх Виктории, чуять его над ее желанием — она боялась, когда вошла в ванную. Именно ее страх подсказал ему, что она задумала.

Она задумала освободить ангела. Но он не был ангелом.

Он был безымянным куском дерьма, который хотел большего, посмел больше и заплатил за это.

Габриэль прижался к Виктории, его пальцы окружили мягкость ее плеч, его бедра чашей охватили ее ягодицы, его член во всю длину был зажат в ее расщелине, его и ее волосы цеплялись за них обоих. Он позволил ей ощутить его твердость, его силу.

Ее уязвимость.

— Это то, чего ты хочешь, Виктория? — промурлыкал он. Душ хлестал по его коже.

Виктория повернула голову в профиль к нему, проведя правой щекой по скользкой меди. Вода струилась с его лица, сбегала по ее левой щеке, прилизывая волосы к коже головы, стекала по похожему на раковину уху, по хрупкой шее.

— Да, — сказала она. Все еще не уступая своему страху. — Я хочу, чтобы ты коснулся меня.

Он касался ее прошлой ночью, но этого было недостаточно.

Для нее. Для него.

— Как ты хочешь, чтобы я коснулся тебя, Виктория? — чарующе прошептал он. Зная, как доставить наслаждение; зная, как причинить боль. Он не знал, как любить. Шлюхи не любили. — Ты хочешь, чтобы я коснулся тебя так, как я касался женщин, или ты хочешь, чтобы я коснулся тебя так, как я касался мужчины?

Вода зубцами склеивала ресницы Виктории, стекая по ее щеке.

— А есть разница?

Вокруг них клубился пар.

Навевая воспоминания. Провоцируя.

— Женщины мягче. — Габриэль провел губами по уху Виктории — у нее было маленькое ухо, изящное, бесконечно уязвимое. Оно опаляло его губы; щель между ее ягодицами сжимала его член. — Их легче ранить.

Виктория напрягалась под легким, подозрительно ласковым поцелуем. Ангел, приносящий дары…

— Мужчины тверже, мускулистее. — Габриэль нежно попробовал краешек ее уха, его сердцевину, погрузил внутрь жаркий язык. Вода бежала по его лицу и подбородку, капала на ее плечо. — Им нравится более грубо. Мне быть с тобой грубым, Виктория?

— Мужчина, который заставил тебя умолять, был с тобой грубым, Габриэль? — с вызовом спросила Виктория, потемневшие от воды волосы прилипали к его губам.

При воспоминании Габриэль стиснул зубы.

Второй мужчина не был груб, но его сообщник был. Габриэль приветствовал боль.

Виктория не приветствовала бы ее.

Но это было все, что мог дать ей Габриэль.

— Мысль о мужчинах, трахающих мужчин, возбуждает тебя? — тихо, намеренно оскорбительно, спросил он.

Это возбуждало женщин, с которыми Габриэль бывал в прошлом. Они искали белокурого ангела, чтобы сравнить его с темноволосым.

Но ангелом был Майкл; только он мог показать женщине ангелов. Габриэль показывал им мрак желания.

— Он насиловал тебя, — настаивала Виктория, обращаясь к пару и струившейся воде.

Невинная. Как был невинен Майкл.

Голодная. Каким никогда не мог быть Габриэль.

— Меня насиловали двое мужчин, — нежно возразил он, водя носом по ее щеке. Пульс бился в его пальцах, обхватывающих ее руки, в его груди, баюкавшей ее узкий позвоночник, его члене, скользившем в расщелине между ее ягодицами.

— Но один мужчина дал тебе наслаждение, — упорно продолжала Виктория.

Будь она проклята.

— Да, — мягко согласился Габриэль.

Один мужчина принес ему боль; второй принес наслаждение.

Он мог бы выдержать боль. Он не выдержал наслаждения. Оно запятнало Габриэля навсегда.