Леопольд Захер-Мазох - Губительница душ

— Что вам нужно? — усмехнулся граф.

— Мы, всепокорнейшие рабы вашего графского сиятельства, — отвечал один из них, — пришли умолять вас… окажите нам благодеяние…

— Как тебя зовут?

— С вашего позволения я Вольф Лейзер-Розенштраух… это мой тесть, это мой зять, а это мой брат… на дворе стоят мои родственницы: теща, сестра и жена с семью маленькими ребятишками.

— В чем состоит ваша просьба?

— Мы желаем снять в аренду шинки в имении милостивого нашего благодетеля…

— Хорошо, я согласен; ты человек аккуратный.

— Награди вас Боже, господин граф, и деточек ваших, и внучков ваших!..

— Погоди! Даром ты от меня ничего не получишь.

— Чем же прикажете нам заслужить такую великую милость?

— Протанцуйте здесь передо мною кадриль.

— О, вей мяр! Да как же мы будем танцевать без музыки?

— За этим дело не станет.

Граф позвонил и приказал позвать своего кучера, большого охотника играть на скрипке. Минуту спустя комната огласилась пронзительными звуками плохого инструмента. Танцоры выделывали преуморительные па, а граф хохотал, как ребенок.

Наконец комедия закончилась, евреи ушли, и в кабинет вошел управляющий. Он был бледен, глаза его беспокойно бегали — было очевидно, что он трусит.

— Занятные вещи узнал я о вас, милейший! — начал помещик, закутываясь в халат. — Вы корчите из себя барина в моем имении! По чьему приказанию вы рассчитали кастеляна?

— Он горький пьяница, ваше сиятельство, и я полагал…

— Не смейте рассуждать! Вы обязаны повиноваться и больше ничего… Кто приказал вам построить новую ригу?

— Старая сгорела в прошлом году.

— Вы должны были донести об этом мне… Да, вы приказали вырубить сотню лучших дубов в моей роще, — это зачем?

— Нам дали за них хорошую цену…

— Вы мне больше не слуга, — решил Солтык.

— Пощадите меня, ваше сиятельство! — взмолился управляющий. — Не погубите! У меня жена, дети!

— Идите, вы мне больше не нужны.

— Мне остается только застрелиться!.. Сжальтесь надо мной… Накажите меня, как вам угодно, только не лишайте куска хлеба.

— Да накажи я только вас, — так, для примера, — как на меня со всех сторон нападут здешние власти и привлекут к ответственности.

— Клянусь Богом, что я не пожалуюсь! Не отказывайте мне от места…

Пожалейте!

Граф усмехнулся.

— Говорят, что вы разъезжаете четверкою в карете? — заметил он. — А жена ваша выписывает туалеты из Парижа, и все это делается на те деньги, которые вы у меня крадете. Ну, хорошо, я вас накажу… С этого дня вы будете исправлять должность цепной собаки, это приучит вас к покорности.

Солтык позвонил.

— Отведи этого господина в собачью конуру и посади его на цепь, — сказал он вошедшему камердинеру. — Вечером освободишь его. Есть ли у вас часы? — прибавил он, обращаясь к управляющему.

— Есть, ваше сиятельство.

— Через каждые десять минут вы должны громко лаять… Понятно?

— Понятно.

Солтык кивнул головою, и сконфуженный, до глубины души оскорбленный управляющей вышел из кабинета со слезами на глазах.

Доложили о приезде Бедросова, и граф немедленно принял его.

— Ну, что? — спросил он, пожимая руку полицейского чиновника.

— Дело улажено, граф, но это обойдется вам очень дорого.

Солтык вздохнул свободнее. Это была скверная история, вполне обнаруживавшая нероновский темперамент избалованного барина, но и тут Бедросов его выпутал. В одном из имений графа сельский священник не согласился похоронить самоубийцу на общем кладбище. Разгневанный помещик поклялся, что он за это закопает в землю самого служителя церкви и сдержал свое слово. Он приказал своим слугам связать его по рукам и ногам, положить в гроб, опустить в могилу и слегка прикрыть землей. Минуту спустя священник был освобожден, но эта варварская шутка имела самые пагубные последствия: несчастный так сильно испугался, что у него обнаружилась горячка и он вскоре умер. Бедросову удалось замять это дело, и он был щедро вознагражден графом.

Проводив частного пристава, граф выслушал просьбы своих крестьян и приказал позвать скрипача Бродецкого, который получал от него ежегодную субсидию. Легкомысленный юноша наделал долгов, благодетель узнал об этом стороной и, без церемонии, отхлестал молодого артиста по щекам.

Вслед затем в кабинет вошел бывший воспитатель графа, иезуит патер Глинский, единственный человек, имевший влияние на необузданного деспота, быть может, потому, что обращался с ним чрезвычайно осторожно и никогда слишком явно не обнаруживал своей нравственной власти над ним.

— Здравствуй, святой отец! — приветствовал его Солтык. — Ну, что новенького?

— Анюта Огинская вернулась из пансиона, — это самая свежая новость в Киеве.

Граф равнодушно пожал плечами.

— Не возражайте преждевременно, любезный граф, — продолжал патер, — вы еще не знаете, что за прелестное создание эта Анюта Огинская! Она расцвела, как майская роза; это такое совершенство во всех отношениях, что… Взгляните на нее сами и тогда уж излагайте о ней свое мнение.

— Быть может… В детстве она подавала надежды сделаться хорошенькой.

— Теперь она красавица в полном смысле слова, — прибавил иезуит. — Девушка умная, добрая… так что, будь я на вашем месте, то непременно бы женился на ней.

— Вам хочется женить меня?

— Я очень хорошо знаю, что вы не слушаетесь моих советов и делаете все по-своему; тем не менее я имею право желать, чтобы вы наконец изменили этот дикий образ жизни.

— Почему же?

— Почему? — переспросил патер Глинский. — А потому, что я искренне люблю вас и предчувствую, что ваши необузданные выходки будут иметь печальные последствия.

— Уж не вздумали ли вы запугать меня? — надменно произнес аристократ. — Я не стремлюсь дожить до преклонных лет и не хочу банально, как все, закончить свою жизнь… Мне завидна смерть Сарданапала… Погибнуть в огненном море!.. Вот это я называю наслаждением!.. Жизнь давно уже утратила для меня всю свою прелесть. Да и долго ли продолжается эта нелепая жизненная комедия? Стоит ли тянуть ее до седых волос? Нет, слуга покорный! Я от души презираю радости престарелого дедушки, любующегося своими внучатами… и тому подобное дурацкое, мещанское блаженство… Мне бы следовало родиться на ступенях трона, повелевать миллионами верноподданных… О! Тогда бы я удивил весь мир своими подвигами!.. А я стеснен, так сказать, вставлен в узкую рамку… вот почему мне опротивела жизнь… Иногда мне кажется, что я лев, замкнутый в душную клетку, которому на самом деле следовало бы мчаться по необозримым пустыням…

Наступила довольно продолжительная пауза.

— И в настоящем вашем положении вы можете сделать много добра вашим ближним, — начал хитрый иезуит, — кроме того, на вас возложены обязанности… С вашей смертью прекратится древний, знаменитый род ваших доблестных предков.