А-Викинг - Долгий сон

Зря и не зря. Как ни была научена Машенька, а три мокрых прута на замахе сильной мужской руки, стегая «под заветное», либо выбьют долгий стон, либо… либо тот самый клятый брык, который красив (ну чего таить!) дома, который мог быть красив и в своем непринужденном бесстыдстве и здесь, но… Но напряженный живот при малом касании лавки бедрами…

— Ух ты… — не выдержал даже Нил Евграфович, легко и охотно зааплодировал Машеньке: как она удержалась на скольком полотне скамьи, никто так и не понял. Кончиками пальцев ног, грудями и лицом? Но удержалась-таки, чертовка! — снова ревниво восхитился купец и тут же охнул — нет, его Агафья пока лежала вроде молодцом, но та, что вторая слева, возле Машеньки, вдруг вскинулась всем телом на скамье, дернулась и сочно шмякнулась на пол, неловко перебирая в воздухе ногами под смешки и неодобрение почтенной публики.

Красный от стыда за неловкость дочери, глава семьи Н-ских хотел было прикрикнуть на нее, но устыдился порыва и с молчаливой злостью наблюдал, как она пытается снова лечь на место. Назначенный для нее экзекутор не помогал — это в правилах не оговаривалось, тут могли поступать как вздумается (уж дядюшка Григорий, распушив усы, не преминул бы… да-с, не преминул бы Машеньку под животик, под грудки, под ножки ровные, и поднять, и уложить… гм…). Легла не очень ровно, волосы вразброс, ноги чуть раздвинуты, руками в края скамьи вцепилась и все одно — почти что снова скользит — не улеглась! Глава Н-ских наконец нашел возможность выхода обиде и злости — грозно прикрикнул на сарафанную девку, что должна была стоять в изголовье:

— Чего стоишь столбом? Выровняй, дура! Я тебе потом!

Пал Платоныч не стал пенять уважаемому гостю, что «ей потом…» всыпать может только он, как хозяин, тем более что понимал неловкость для Н-ских. Впрочем, заминка с одной из девушек была на руку (гм… не совсем уж на руку — по рукам не секли!) остальным — дочка купца даже голову набок повернула, глядя на свалившуюся с мыла соперницу. Передышка — это хорошо… А Машенька все-таки успела перекинуться взглядом с родителями, прочитав в глазах папеньки нарастающую гордость и в глазах маменьки — все еще явную, но уходящую тревогу. Молодец, дочка! Так держать! Или это уже дядя Григорий? Его любимые флотские словечки. Или кто это? Дядя Григорий ведь молчал — а, это та девка, снова волосы со спины убирала и снова «держаться». Ей-то какое дело…

Потом поняла, уже когда снова высоко-высоко замерли над ней прутья — она говорила не держаться, а держать! Что держать-ть… М-м-м… Ой, боженьки, попа-аа… Розгами прошибло понимание и память — держать зад ближе к краю лавки, чтобы концы роооозог… оооох… Уже почти громко, уже почти стон, потому что дядюшка Григорий ошибся и попал с ударом не на вдохе, а на выдохе. Или я сама ошиблась? Куда держать? Правее? Снова сочно шмякнули по голому телу прутья и в этот звук почти неслышно для остальных вплелся другой, мокро-деревянный — концы розги действительно стегнули по краю лавки и — умница девка! — с одного удара превратились в лохмотики. Как жаль, что это был как раз последний удар первой дюжины!

Использованные на первой дюжине прутья сложили на отдельном столике — два из пучков розог оказались с хорошо размочаленными концами. Это означало, что «воспитатели» действительно расстарались и не филонили, выполняя столь ответственную работу. Нил Евграфович слегка укоризненным взглядом попенял двум другим на недостаточную силу ударов, хотя мог бы этого и не делать — судя по вспухающим до сих пор, наливающимся оттенками следам порки на теле каждой из девушек, секли их всех по-настоящему.

Первая дюжина означала перемену стороны — теперь экзекуторы становились справа, а сарафанные девки, не жалея, поливали наказанных маленькими порциями кваса. Хоть и не рассол, однако крепкий, на хмельных шишках настоенный квас отчаянно щипал и покусывал тело — голые и мокрые тела подрагивали, ерзали на мокрых лавках. Намыливать скамьи заново не было нужды — щедро натертое мыло смешивалось с квасом и потом наказанных. Даже просто лежать, отдыхая и тихо постанывая, было не так просто, как казалось со стороны. Кто-то из гостей уже оглянулся в поисках слуг с шампанским или чем покрепче, но было еще не время — легкий шампанский перерыв устраивался толь после второй дюжины ударов.

Она прошла на удивление быстро и легко. Впрочем, это только со стороны легко — хотя девушки уже явно приноровились к мылу, к темпу ударов, к силе розог и перестали нервничать из-за такого обилия чужой публики. Хотя, к слову сказать, купцова Агафья не особо нервничала с самого начала — батюшка завсегда порол дочек при всей семейной родне, а ее, этой родни, со всякими приживалками и картузными приказчиками, могло набраться до десятка. И каждый пялится куда не надо, а может и куда надо. Ну и пялься, эка невидаль, глаза видят, да зуб неймет! А может и не зуб… Хихикали вместе с сестрой, ожидая своей очереди и не очень-то прикрывая тугие телеса — хоть тут покрасоваться, а то на речку сходить и то под присмотром старой карги Ерофеевны…

Когда отсчиталась вторая дюжина и девушки уже почти совсем облегченно (не будем пока говорить — бессильно) расслабились на своих ложах мучений, Нил Евграфович первым поднял принесенный бокал. Приподнял его еще повыше, потом демонстративно еще выше.

Поняв его, почти хором раздались несколько голосов:

— Выше розги, крепче дом!

Кто-то шутил, кто-то пересмеивался, кто-то все еще краснел от злости, кто-то не отрываясь поочередно откушивал глазами одно роскошное тело за другим, кто-то прятал нервное напряжение за светской беседой, кто-то укреплял полезные знакомства. Как, например, лифляндский баронет, уже трижды отвесивший учтивейшие комплименты купцу Ипатьеву.

Из них купец уловил только две вещи — баронет в восторге от фигуры Агафьи (Ну, знамо дело! Видал я твою поджарую «невесту»! В чем только дух держится!) и он же, баронет Бернгардт, очень заинтересован в поставках строевого леса, о чем не преминул бы еще раз сообщить в приватной беседе. Тема с Агафьей была купцу явно интереснее, но статус «вероятной невесты», которую притащил сюда этот полу-немчик, полу- еще кто, да еще с таким непонятным титулом, как баронет (кусок барона, что ли?) не располагал всерьез интересоваться Бернгардтом. Лес ему подавай… Подайте-ка лучше перцовки! Ну чего ты льешь в этот мизер? Вон туда плесни!

— Ну-с, половинка позади! — сказал кто-то чуть сзади и левее Евгения Венедиктовича, который как раз обменивался мнениями с подошедшим другом Григорием.

Григорий не преминул тут же вставить ответное:

— Половинки у них точно не впереди!

Казарменный юмор в этой ситуации был встречен благосклонно — взгляды как по мановению обратились к пострадавшим «половинкам» на четырех скамьях.