А-Викинг - Долгий сон

Кого, идиотка, сама себя? Заткнись и побереги злость…

Вот, умничка. Газетку разложи, охапку прутьев туда, заверни. Вот тебе и букетик. Концы торчат — длинные получились. Ничего, дома обрежу. Не этими же маникюрками корячиться. Совсем умничка, с газеткой-то: вот дворничиха метлой шарахает, здоровается… Хороша была бы с утра пораньше с пуком розог. А кто знает, что это розги? Может, листики буду дома в вазе распускать. Ага, в середине лета. Юная биологиня-натуралистка. Юная идиотка… Шиза недопоротая… Заткнись, тебе говорят!

Нет, эту веревку нельзя. Она тянется, один раз туго крутанул узлы, потом на кистях словно от наручников было… Два дня длинными рукавами прятала… Вот эта пойдет. Толстая, витая, такая вся мохнатая из себя. Откуда она у меня, на ней только КАМАЗы таскать? Да черт его знает, откуда. Так, не забыть лохматые концы у прутьев отрезать. Да хрен бы с ним, но все должно быть нагло и изысканно: это моя тебе подачка, подавись, гад… Это не ты меня заставил, это я тебе позволила… Снизошла…

Перекусить, что ли? Или опять кофе? Ты за ночь уже бидон выжлуктала… Как Никитос свой портер ведрами дует… У камина. Я тоже хочу у камина. Как истинная леди. Ничего, скоро будет тебе леди… Через сколько?

Поезд через два часа.

— Ну что, слегка размялись? — снова стук бокала, или бутылки — чем он там на столе. — Вот за что я тебя всегда уважал, так это за детские игрушечки в гордость. Помучаться хочешь, девочка, помучаться… Другая бы давно хоть разок вскрикнула — а ты два десятка молчком…

«Как два десятка? Чего врешь, гад? Там уже сто было!!!»

«Нет, не врет… Это я нюни распустила…»

— Ну-ну, молчи… Все-таки хочешь немножко винца? Я даже развяжу по такому случаю. Заодно и отдохну, а то совсем ведь старый стал, устал тебя стегать-то. Ты как, нормальненько? Попочка наша кругленькая не болит? А спинка? А ляжечки? Знаю, что нигде и ничего не болит, что я гад и сволочь… Это у тебя первый слой злости сходит. Ничего, зайка, я сейчас от разминки к делу перейду. К порке… Для начала мы тебе уж совсем душевно попку разрисуем. Чтоб на третьей серии все прутики по свеженьким полоскам ложились: они как раз припухнут хорошенько, набухнут…

А чего это у нас попка вдруг сжалась? Я же не секу, просто разговариваю. Ты ведь тоже поговорить любишь. На тему послушной девочки… Нет? Ну-ну, молчи…

А чего это мы ножками и руками шевелим? Затекли веревочки? Не надо, не ври. Ты уже их того, расслабила. Когда дрыгалась тут и виляла во все стороны. Что? Не слышу? Ну-ну, молчи…

«Я бы тебе сказала… Я бы тебе все сказала… Молчи, дурочка, он же специально на слова вызывает. Не отвечай, молчи!»

Вздрогнула, когда провел рукой по голове, по волосам.

«Ох, гад, ну почему мне это раньше нравилось? Такие руки…»

Погладил, словно кошку, кончиками пальцем изысканно пошлепал по ноющим бедрам, снова огладил волосы:

— Ох и красивая ты стала… Столько я над тобой старался. Мог бы и дальше… Чего плечиками дернула, а? Не спеши дергаться, я пока новые прутики не подобрал. Вот, лучше эти возьму: вроде как погибче будут. Сама знаешь, гибкие они в самый раз для попки…

Двадцать первый? Или все-таки сто первый? Не надо, не считай, не пугай сама себя… просто молчи, просто м-м-м-м…

Первый в жизни букет настоящих роз. Первый ресторан. Взгляды мужчин. Вежливый поклон официанта в настоящем белом смокинге. Предупредительно распахнутая дверца машины. Всего две свечи — возле красивого букета — и в этом полумраке сказочное преображение одинокой девичьей комнаты. Нет, он все-таки волшебник…

Как хорошо, что он есть: опытный, мудрый, понимающий… Руки по телу… О-ох, какие умные руки… спокойные, мудрые, властные руки… Тонкая шелковая ткань. Та, что на теле — шепотом скользит вниз. Та, что вдруг легла на глаза черной полоской — шелестом закрывает мир. Спокойные, властные руки мужчины и властное прикосновение к шее: что там? Отблески свечей в зеркале. Волной приподнятые волосы: ожерелье? Странное какое ожерелье — черное, с отблеском металла…

— Ты будешь королевой. Но если хочешь носить корону, сначала научись носить ошейник…

Сгреб рукой за волосы, рывком приподнял лицо:

— Девка, не доводи до греха… Доиграемся… Оба доиграемся… Сама будешь виновата во всем! Ну и молчи, дура…

Резче свист прутьев, короче и тяжелей удары. Хрип тяжелого дыхания, змея сброшенного рядом галстука. Вспотел, сволочь… Ни…че…го… я… еще… по…дер…жусь…

Противный вкус веревки. Зубами ее, до скрипа, чтобы не слышать свиста вверху и не слышать, как с каждым ударом рвется изнутри то ли рычание, то ли стон… Черные пятна: потекла тушь: не надо было краситься… не надо было слез…

Дугой изогнутое тело, звенящей струной ноги, опахалом метнувшиеся волосы. Соль на губах. Откуда? Дурочка, это твои слезы… Убери лицо, опусти его… Пусть не видит… Боль в ногах — ударил? Дурочка, сама ударилась, не надо было так сильно дергаться…

Куда он меня тянет? Зачем выравнивать? Неужели я так сжалась? Господи, стыдно-то как… вот, я снова ровненько… Секи, га-ад!!! О-о-х…

Снова наклонился, рывком выдернул вперед поджатые под грудь и лицо руки:

— Я сказал лежать стрункой! — молния прутьев, прошивающая воздух.

Шипение, хлест, красные молнии на тонкой спине, с загибом сбоку груди и захлебнувшийся голос, забитый толстой веревкой. Третий наклон, третий рывок за связанные кисти:

— Нет, сучка, ручки вперед… Не будем грызть веревочки… Не будем грудки прикрывать… Будем кричать… Вот так! Вот тебе!! Вот!!!

Сквозь вату в ушах голос. Довольный, хриплый, ненавистный голос:

— Видишь, как хорошо! Вот и умничка… Отдохни, и мы с тобой еще покричим. Четыре раза осталось. Таких громких, красивых, настоящих разика…

«Я… Не… Когда?!!»

Узнала сразу. Издали. Как всегда, строгий костюм. Холеное лицо и ухоженные руки. Неторопливая походка. Почти никаких вещей — только дипломат в руках. С подножки вагона — словно король навстречу свите. Вот и правильно — а ты встречай его, можешь еще и на коленки бухнуться…

Встреча высоких договаривающихся сторон. В сторонке. Тридцать секунд, словно тридцать лет, паузы. Толстый белый конверт. Не торопись, делай все медленно… Не тряси руками говорю, идиотка! Открой, не забудь скорчить презрительную мину… Пересчитай, внимательно… Вот только не торопись. Разверни одно для пробы, с ленцой в руках и взгляде, усмехнись… Изящно щелкни зажигалочкой…

Корчатся в полупустой урне листочки писем и белые прямоугольники снимков. Молча стоят над дымом высокие договаривающиеся стороны.

Покровительственная и понимающая усмешка:

— Ну что, вот теперь меня можно и послать?