А-Викинг - Долгий сон

Олька обиженно вспыхнула:

— Ну, при чем тут это! Я действительно знаю девочку, которая по-настоящему хочет…

— А ты, выходит, не хочешь?

Олька пожала плечами, еще не тронутыми сегодня ни плеткой, ни ремнем:

— Вы же сами сказали, это всего лишь работа. А она — хочет! Может, с ней вы сможете, как хочется вам.

— Ладно. Все. Я свое слово уже сказал. Хочется, не хочется… перехочется. Неси плеть — и в прилипалочку. У нас сегодня слишком болтливая дочка, на мордочке которой явно написано желание получить хорошую порку… И сейчас все это же самое мы напишем на ее красивой, стройной спинке. Плеть! Ползком! Быстро!

Когда наступило это озарение, Оля и сама не поняла. Наверное, все-таки это был очередной журнальчик, вновь появившийся у Христины. Все бы ничего — и ожидающе-просительный взгляд всемирной королевы (ну когда же ты спросишь про меня?), и небрежный шелест глянцевых страниц — все это уже видела, вот это и сама пробовала, вот этот кляп-шарик такой противный, уродство какое-то… И вдруг загнутый, неровно оторванный уголочек на развороте глянцевой страницы. Скомкала разговор, даже с перемены опоздала — некрасиво, не рисуясь, в нервный затяг смолила на заднем дворе школы мятую сигарету. Этот клочок, от Христиного журнала, сейчас лежал в ее сумочке. Она оторвала его сама, заворачивая пуговичку от блузки. Вчера. Сразу после того, как он разрешил «большую перемену» и она собрала с груди и живота противнючие прилипалки воска.

Откуда такие журналы у Христины, где она их берет, ни разу даже не задумывалась. Теперь понятно, что тащит втихаря у Него. Значит, все правильно. Вот откуда такое сходство. Вот откуда знакомые словечки. Вот откуда браслетик, который точь-в-точь как подаренный ей месяц назад. Все, дочечка. Ты приплыла. Или мы обе приплыли? И что теперь?

А теперь… А теперь ты у меня будешь избранной. Это я тебе точно говорю.

— Это я тебе точно говорю, девочка. Не нужны тебе настоящие наказания, потому что ты, во-первых, к ним не готова, во-вторых, я не нарушаю кодекс. Ни уголовный, ни какой другой. Особенно добровольности. Настоящее наказание — это следы. И даже не в них дело, следы довольно быстро сойдут. Если без твоего настоящего желания, то настоящее наказание это следы на душе, это твой крик до одури, это такая незаслуженная тобою боль, после которой ответом ко мне будет только ненависть. И настоящее наказание допустимо только один раз — когда мы решим с тобой расстаться. Тебе нужны деньги, больше денег? Так и скажи. Я понимаю, что тебе перепадает далеко не все. А заводя в третий раз (я считал, милая дочечка!) разговор о моих настоящих желаниях и настоящем наказании, ты только провоцируешь меня. В том числе и на мысль, что пора проверить и ту девочку, о которой ты говорила…

— После нее вы меня бросите.

— С чего это ты взяла?

— Знаю. — Ответила так уверенно и спокойно, что он даже не нашелся, что возразить и только куда внимательнее, куда пристальнее вгляделся в лицо своей «вечерней дочки».

Помедлил, пробормотал «Не решай за меня, девчонка!» и вдруг разрешил:

— Ладно. В следующую пятницу. Время то же. Я надеюсь, мне не придется тратить время на объяснения, уговоры, упрашивания? И надеюсь, тебе нет необходимости напоминать, что эта твоя протеже должна быть столь же надежной и молчаливой, которой оказалась ты сама? Вот и хорошо. Тема закрыта до следующей пятницы. А сейчас… Настоящего наказания не обещаю, но кляп придется принести. Только сначала зажги свечи и принеси ремень с заклепками. Все, девочка. Работать!

— Слушай, а он точно не маньяк? — в сотый раз спросила Христина, спотыкаясь рядом с Олей. — Что, и вправду пару раз он с тобой по-английски говорил? Блин, ну откуда в этом зачуханном городке такие люди… Что, и вправду этой плеткой модно еще и засадить? А наручники и вправду руки совсем не режут? Офигеть… Олька, а повязку на глаза обязательно? И почему молчать, пока не спросит?

— Слушай, Христик, я тебе уже объяснила все тыщу и один раз. Кончай словами поносить, или идешь, или ну тебя на хрен!

— Так иду же, ты чего! Так прикольно будет, да? Деньги по фигу, мне на дух не надо, зато… Ой, Олька, я сама не знаю, почему так охота попробовать…

— Опять понос?

— Все, молчу.

— Вот и молчи.

— Это у вас всегда тут? А что за хата? А-а, постоянно съемная? Одна и та же? И все он тут держит? Ну, нормальная хатенка, обойчики прикольные, а тут что… упс… — это и есть скамья для порки? Вау, а ремней сколько! Ты все уже пробовала? Офигеть — этот с клепками, я же помру с одного удара…

— Тебе и не будет таким. Тут опыт нужен.

— Ох, какие мы опытные все из себя! Вот из принципа скажу ему, чтобы этим!

— Запомни. — Медленно и внятно сказала Оля. — Ничего. Ни разу. Ни словом. Ни писком. Ты. У него. Не. Просишь. И. Ничего. Ему. Не. Говоришь. Только с его разрешения и только глядя в пол. Повторить? Или у тебя принцип ничего не понимать даже с пятого раза?

— Да ладно тебе… я просто завелась… извини я молчу, я больше не буду. Упс… А ты сразу раздеваешься? А мне? А ты сама меня к скамейке привяжешь? Это он так сказал? Ой, как прикольно с повязкой… Стра-аашно, аж помеж ног холодком… я правильно лежу? А привязывать надо и руки и ноги? Чтобы не вскочила, да? А он меня будем чем — ремней или плетками? А ты рядом будешь, да? А кляп сразу? Ух ты-мммм…

— Что там за мычание? — деловито спросил с порога, оглядев встречающую Олю.

Странно… Не раздета… Не на коленях. Палец к губам? Хм…

Встретила у дверей, сдавленным шепотом, нервничая и опуская глаза:

— Она там. С кляпом. И повязка на глаза. Она вас не увидит и не узнает. Только сильно не надо, она первый раз. Она уже готова, я все сделала…

Теперь уже его палец к ее губам.

— Лишняя болтовня, девочка.

Ответил негромко, подчиняясь умоляющим глазам Ольги. Хм… С чего бы все это?

Скрипнул дверью, входя в комнату, где ждала новенькая «вечерняя дочка».

И все-таки он был Избранный. С большой буквы. Ни лицом не дрогнул в мгновенном узнавании, ни глазом не моргнул — только до белого бешенства сжатые костяшки пальцев…

Постоял, глядя на растянутое, голое, напряженное в ожидании тело. Повернулся к Ольге:

— Ты была права. Может быть, ты больше и не понадобишься. Я заплачу тебе отдельно и очень хорошо.

Гордо вскинула голову:

— А наказание? Ну, настоящее, самое-самое настоящее? Напоследок, чтобы для ненависти!

— Да. Ты опять права. Я позову тебя. Потом. А теперь иди. Мне надо поговорить с дочкой.

Январь 2007 г.

Тяжело, прерывисто дыша, Алена с трудом расцепила туго схваченные за столбом руки. Мотнула головой, сбрасывая с лица прилипшие волосы. Из-под густых ресниц мокро пролегли дорожки щедрых слез, она даже не пыталась вытереть их, только хрипло шепнула сквозь распухшие от сильного кусания губы: