Теодор Рошак - Воспоминания Элизабет Франкенштейн

— Это долг иного рода, отец. Человек нуждается в моей помощи — как ученого и врача. Кое-кому требуется особое лечение, и ни к кому другому он не может обратиться. Человек отвезет меня к нему. Я исполню свой долг и тогда возвращусь.

— Но куда ты направляешься? — спросила я.

— В Англию, — с неохотой признался он. — Сказать точней не получится; возможно, на северные острова. Там я должен провести одно исследование, входящее в цель моей поездки. Я попытаюсь написать оттуда.

— Какое сумасбродство со стороны этого человека! — возразил пораженный барон, — Ты наверняка мог бы найти кого-нибудь в Англии, кто вылечил бы его товарища. Почему это должен быть ты?

— Поверь, отец, я спорил с ним целыми днями. Сделал все, что в моих силах! Но он не отпускал меня, пока я не дал торжественной клятвы выполнить его просьбу. Я один владею этой уникальной медицинской методикой.

На рассвете другого дня он уехал, коротко простившись со мной, словно мы расставались на каких-нибудь несколько часов. И не сказал, что свадьба не состоится.

Вновь Виктор оставлял меня в неуверенности относительно времени своего возвращения. Семь лет назад, месяц в месяц, он уехал в Ингольштадт и провел там четыре года жизни, лишь изредка и без особой радости наведываясь домой. Меня поразило, что душевное его состояние в точности повторяло то, в каком он вернулся из университета: те же обреченность и отчаяние терзали его, но теперь к ним примешивалась эта скрытность, заставлявшая предполагать некое преступление. Я невольно решила, что эти два момента в жизни Виктора как-то связаны между собой. Но и отдаленно не представляла, для чего он сейчас направляется на север Англии. Я знала только одно — что он безжалостно покинул меня.

Если бы не Франсина, я наверняка сошла бы с ума в ту долгую, одинокую зиму, последовавшую за отъездом Виктора. Опять лучшей моей подруге пришлось спасать меня, чтобы я не наложила на себя руки. Ей пришлось нелегко, потому что зима в тот год оказалась особенно суровой и дороги из Женевы до Бельрива часто так заносило снегом, что они становились непроезжими. Когда мрак зимнего одиночества навалился на меня всей своей тяжестью, моя дорогая Селеста делала все, что могла, чтобы поддержать меня; но бедняжку саму подтачивала болезнь, и у меня не хватало духу слишком обременять ее. Вынужденная полагаться на себя, я вновь взялась за дневник, который не открывала со времени моего пребывания в глухих лесах много лет назад, и так пережила пору одиночества за разговорами, так сказать, со своими страхами.

Отношения Виктора Франкенштейна с чудовищем в свете воспоминаний Элизабет Франкенштейн

Те, кто прочел мою первую повесть, вспомнят, что Виктор Франкенштейн впервые встретился с созданным им чудовищем в Альпах во время продолжительного странствия по горам после своего возвращения из Ингольштадта. В том признании, как оно было продиктовано мне, Франкенштейн передал рассказ чудовища в виде последовательной хроники — в сущности, хроники всей короткой, но полной событиями жизни этого существа. Тогда мне трудно было поверить, что за время одной встречи чудовище могло поведать столь многое. Из мемуаров Элизабет Франкенштейн с ясностью вытекает, что Виктор и его отвратительное создание провели вместе гораздо больше времени, возможно, несколько дней, расположившись лагерем среди пустынных ледников, окружающих Монтанвер.

Напомню читателю, что эта роковая встреча завершилась требованием взбешенного чудовища создать ему подругу. Если, как я теперь подозреваю, доктор и чудовище провели вместе куда больше времени, споря об этом, становится намного вероятней, что оно могло оказывать давление на Виктора и таким образом вынудить его дать согласие на подобную безумную затею. Записки Элизабет Франкенштейн сохранили для нас нравственные терзания Виктора, весь тот ужас, какой у него вызвало предстоящее создание второго чудовища; они также дают точную хронологию поездки Виктора на шотландские острова, о чем так неясно говорится в первой повести. Время его отсутствия в замке теперь можно установить совершенно определенно: это десять месяцев, с октября 1796 по июль следующего года.

К чести Франкенштейна, он не сдержал обещания, вырванного у него чудовищем, и вместо того, чтобы дать миру еще одно чудовище и тем самым позволить этой паре породить себе подобных, уничтожил противоестественное существо прежде, чем вдохнул в него жизнь. Совершив этот поступок, который, возможно, уберег человечество от зловещей перспективы делить наш мир с новым племенем чудовищ, он тем самым подписал приговор Элизабет Франкенштейн.

С этого утра пошел пятый месяц, как Виктор уехал, — и третий, как я получила от него последнее письмо. Я не нахожу себе места от тревоги за него. Пока бураны не замели дороги, сделав невозможным всякое сообщение между соседями, Франсина постоянно была рядом со мной. Теперь я осталась одна в эту худшую из зим.

Я установила для себя строгий распорядок дня, чтобы время не тянулось так медленно. Утром встаю первая в доме, часто еще до рассвета. Зажигаю камин в своей комнате и занимаюсь плетением из соломки, с чего матушка обычно начинала каждый свой день. Я нашла, что это очень успокаивает. Когда в доме начинается движение, спускаюсь вниз, чтобы помочь печь хлеб и кексы и готовить завтрак для отца. Мы садимся за стол вместе и за едой говорим о погоде, о состоянии сада, о домашних делах. Между нами установилась молчаливая договоренность не касаться одного предмета, тяготящего нас; мы делаем вид, будто Виктор тут, не далее чем в соседней комнате. Отцу это дается легче, нежели мне; после последнего приступа время для него почти остановилось. Бывают дни, когда мне кажется, что он совершенно не помнит, как долго отсутствует Виктор. Я завидую тому, что память милосердно оставила его.

Позже утром я читаю. Ничего такого, что требует напряжения ума, ничего гнетущего, ничего тяжелее рассветной дымки. «Удольфские тайны» миссис Радклиф, легковесную книжицу; по мне, она ничуть не страшная. На своем опыте я узнала, что ужас имеет мало отношения к призракам, обитающим в старинных замках и на кладбищах. Настоящий ужас в помыслах человеческих; его внушает черная душа. Приятно проходят часы за «Прогулками одинокого мечтателя» Руссо, когда не подворачивается ничего иного, — это была любимая книга матушки.

Днем, если погода позволяет, работаю в саду, готовясь к весне. Чтобы успокоить бурю в душе, придумала себе занятие. Перенести земляничные грядки на солнечный холмик в северной части виноградника. Феликс, садовник, предостерегает, что там земляника будет не лучше, чем в прошлом году на прежнем месте. По правде говоря, во все время, что я жила в замке, земляника никогда нас не радовала, хотя грядки постоянно переносили из конца в конец по всему саду. Садовники в ужасе оттого, что я занимаюсь не господским делом, все время подходят, предлагая помощь, но я даю понять, что хочу поработать сама. Конечно, в их глазах это выглядит несообразно ни с какими понятиями, пустым баловством. Зато помогает убить время… убить время. Когда устаю, карабкаюсь на гребень горы, чтобы отдохнуть под огромной ивой, и даже позволяю себе там вздремнуть. Сверху открывается вид на каменистые холмы, разбросанные по волшебно красивой долине, и ручеек, бегущий по мшистому руслу среди холмов к озеру; а дальше крестьянские девушки, разбрасывающие навоз на поля. Но основное мое внимание приковано к извилистой дороге к причалу; по ней, всего вероятней, и возвратится Виктор. Я уже дважды задремывала, и мне снилось, что я просыпаюсь и вижу моего возлюбленного, стоящего с улыбкой надо мною. Я стараюсь оставаться на природе, пока воздух не наливается вечерним холодом и из низин не наползает туман. Алу весь день держится поблизости от меня. Стережет, пока я дремлю. Едет на тачке, когда я возвращаюсь с поля, а ночь проводит на ветке бука под моим окном, словно на страже.