Мария Круговая - Сделай мне приват

— Весело у вас тут.

— Уссышься.

Затем новенькая Оля сделала странную вещь. У нас в ванной всегда была подставка под зубные щетки с несчетным количеством гнезд. Никто, разумеется, ей не пользовался, избегая малейших ассоциаций с дисциплиной, поэтому щетки просто валялись «где чья?». Новенькая собрала их в один пучок и начала методично расставлять в свободные ячейки подставки поросячьего цвета в разводах мыла и зубной пасты. Она делала это не просто не торопясь, а как будто старалась продлить этот мистический акт как можно дольше.

— Как я и думала, — загадочно заключила она.

— У тебя есть цифровые фотки какие-нибудь?

— Нет.

— Я не сомневалась. Завтра вечером сделаем.

— А ты фотограф тут местный типа?

— Что-то вроде того. По совместительству.

— А где Бурая-то сегодня?

— Она вечером будет.

— А ты будешь?

— Я буду. Зачем тебе?

— Так. — Она равнодушно окинула взглядом помещение, как бы взвешивая в последний раз работать ей здесь или нет, и добавила: — завтра в десять.

Я молча разглядывала ее. От ведь… Занесло…

Валюша осторожно потрогал кнопочку на пылесосе, но это не помогло. Тогда он аккуратненько обошел его и тронул кнопочку на другом боку, попутно взглянув на свое искаженное отражение на блестящей выпуклой поверхности. Средним пальцем разгладил бровь.

— Да. Перегрелся.

Престарелый ловелас меланхолично потащил покорный пылесос за шланг на кухню.

— Перекур. Мой малыш хочет отдохнуть. Чего это у тебя?

— Пакеты для мусора с яблочным ароматом, туалетный утенок — с мандариновым, лимонный стеклоочиститель…

— О! Вот это вещь, — оживился Валюша, — припрячь до Нового Года, а то и на стол поставить нечего будет.

— Обойдешься, это нам для романтического девичника с Марусей.

— Марусь, ты в дальней убиралась? — обреченно спросил Валюша.

— Нет, еще.

— Ну будешь тогда вместо меня там, а я туалет помою. Только осторожно, там Натусик дрыхнет.

— Что за Натусик?

— Старая гвардия. — Пояснила Бурая. — Хорошая девушка.

— Бурая, ты бы пожрать лучше что-нибудь купила, — заныла я, — а не этой херни.

— Кстаааати… Херни, говоришь? — Бурая начала загадочно скалиться. — Девочки, я тут купила игрушек вам. Две штуки пока. Смотреть будем?

Мы с Валюшей, как два домашних кота, полезли носами в черный полиэтиленовый пакет, уже почти столкнулись лбами, когда Бурая выхватила пакет и начала раздавать нам подарки с новогодними прихватами.

— Вот, Машенька, это нам с тобой, — она гордо достала телесного цвета и негритянских размеров страпон с черными резиночками.

— Не, Бурая, даж не думай, — попятилась я.

— Смотри, Валюша, этот розовенький тебе.

— А вот эта фигня зачем?..

— Ой, девчонки, надо их помыть в тепленькой водичке с мыльцем, а то горько будет.

— А это с присосочкой, к стенке прилепил и наяривай…

— Не показывай на Вальке так — примета плохая…

— … или к стиральной машине…

— а ты презики купила? Надо же будет их сегодня это….

— Нет, Бурая, а жратвы надо было все-таки… — я потрепала ее по редковатым ярко-апельсиновым волосам.

На кухню влетела Лилит — деловая, румяная и прекрасная. Короткий сарафан в клеточку, с полукруглым детским кармашком, почти не прикрывал трусиков, полосатые гетры плавно перетекали по стройным ногам на высоченные каблуки. Вся эта красота составляла 187 см в холке.

— Чего вы тут разорались? — она приветливо почесала Валю грязной шваброй по голой коленке.

— Бурая хуев на студию купила, — говорю, — снабдила производство оборудованием.

— Маруськ, тут и пристяжной есть, смотри-ка, — она медленно перевела взгляд со страпона на меня. Нехороший был у нее взгляд, задумчивый.

— Бабы, вы чего, озверели?

— А что? Я всегда мечтала. Хоть разок, — неприятно заблестела Лилит.

— А вот и ничего, — Бурая взяла резиновую письку уверенной рукой и гордо потрясла над головой: — Рабочий инструмент!

— Инвентарь донбасского шахтера! — подхватила я.

— Даешь пятилетку в три дня, девочки, — мечтательно захлопал ресницами Валюша.

— Не уроним высокое звание рабочей молодежи!

— Даешь самоотверженный труд ради Отчизны и перевыполнение нормы нашей рабочей бригадой, — заорала я. — Лильк, ты чего притихла там? Чего это?

— Я вот мелочь тут нашла, пока прибиралась. 8 рублей, 20 копеек, нужно сделать копилку. Будет, корочь, благотворительный фонд у нас. Ручка есть?

— Не, ты погоди, — загорелась Бурая. — Надо распечатать. И крышку. Вон банку ту возьми. Пойдем, сделаю тебе… Давай, монеток добавим еще? У меня два рубля осталось…

— Скотч надо…

— На помаду и колготки, у меня в пальто пятак лежит, возьмите! — вставил Валюша, но мы с ним и с пылесосом уже остались одни. Кого на ум, а этих — на дело.

— На вот тебе пылесос. Иди в дальнюю, с Натуськой нашей познакомишься заодно. Если проснется…

Когда я осторожно открыла дверь в комнату, моему обонянию был нанесен жесточайший удар: в комнате стоял тугой дух застоявшегося табачного дыма и гусарского перегара.

«Хорошая девушка» покоилась в объятиях Морфея, ангельски улыбаясь ярко накрашенным ртом. Элегантное синее платье с блестками было культурно задрано над полноватыми, коричневыми бедрами. Не очень чистые ноги девушки в черных шпильках торчали врастопыр, над спинкой кровати. Я зачем-то внимательно оглядела подошву туфельки размера так сорок первого, но ничего выдающегося, кроме сплющенной серой жевательной резинки, не нашла. Это дивное существо спало, закинув руки за голову и уткнувшись носом в собственную кучерявую подмышку. Похожа она была на Зену — Королеву Воинов, Клеопатру и Лару Крофт одновременно.

— Хуясе Натусик… — обалдело промямлила я. Девушка, несомненно, была хороша, только очень уж… как-то… могуча. Я, на всякий случай, дотронулась до ее щеки и, не обнаружив щетины, успокоилась. В этом притоне разврата Наташенька могла вполне оказаться сорокалетним мужиком.

Я принялась сгребать в полиэтиленовый пакет пустые банки из-под дрянных химически опасных коктейлей. Я насчитала шесть пустых банок и одну наполовину початую. Натусик… Я вытряхнула пепельницу в тот же пакет и осторожно включила пылесос.

— И что теперь? — спросила Лилит. Мы упрямо мерзнем на ледяной набережной и глушим колу со спиртом из пластиковой бутылки в виде слоника.

— Ничего. Все кончилось. — Я пнула кусок серого смерзшегося снега ботинком.

— Может, сходишь туда?

Я покачала головой. Я хлебнула побольше.

— Завтра весна, — невпопад говорю я. Не давала мне эта весна сегодня покоя.

— Ой, Маруськ… — Лилит первый раз в жизни обнимает меня. Она намного выше меня ростом, намного больше в обхвате, намного мудрее в жизни. Поэтому объятие выходит очень материнским и провоцирующим. Мы так часто имитировали секс, я так подробно знала ее тело, а она — мое, настолько часто мы вместе выбирали ужин, подавали друг другу пальто, дружно красили волосы, что со стороны производили впечатление счастливой пожилой пары. И, несмотря на все это, мы ни разу не обнимались, крепко и судорожно, как сейчас. Ни разу так и не переспали. Ни разу не перешагнули. Она гладит и хлопает, и не успокаивает, и не стыдится за меня перед прохожими.