Вадим Шакун - Пятьдесят девственниц

Я обомлел, но страшный зверь разом оборотился нагой женщиной, в которой я с удивлением признал хозяйку жилища сего.

— Такой-то ты благодарный гость? — укоризненно глядя на меня сказала она. — Вот, смотри, дочь моя вся в слезах и ты довел ее до этого!

— Послушай, женщина, — ответствовал я. — Дочь твоя просит меня лишить ее девства и, при том, совсем не говорит какая такая причина влечет ее на этот шаг, но ясно дает понять, что есть в этом некая тайна. А я только что вырвался из страны северных эльфов и лучше тебе не знать, каких ужасов по поводу потери девства я там чудом избежал.

— Так ты прибыл к нам из страны северных эльфов? — рассмеялась хозяйка. — Тогда твоя робость вполне понятна. Знай же, что у нас все по другому.

— Ах, мама, не говори ему, прошу тебя, — смутившись еще больше попросила горько плачущая Лопена.

— Пусть будет тебе ведомо, — не слушая ее сказала мать, — что народ наш живет из по кон века в двух ипостасях — в волчьей и людской. Лишь женщины наши могут быть волчицами и людьми, сыны же наши обречены постоянно быть в волчьем состоянии. Дочь моя давно могла бы быть волчицей, коль лишилась бы девства, ибо, должен ты знать, нет же плевы ни у одной самки, кроме как у человеческой.

— И вы при том не перегрызаете горло тому, кто лишил вас плевы? И ничего такого не отгрызаете? — на всякий случай спросил я.

— Мы же не северные эльфийки, — улыбнулась мать. — что толку мне в твоем перекушенном горле? Или моей девочке?

— Ах, неразумное дитя! — обнимая все еще плачущую Лопену сказал я. — Ну, почему? Почему ты мне раньше мне этого не рассказала?

— Я подумала, что ты никогда не сделаешь этого, если узнаешь в кого я превращусь, — всхлипнув и прижавшись ко мне призналась она.

— О, Боги! — ответствовал я. — Да будь тем, кем хочешь! Никогда не имел я ничего против волчиц, ведь даже во время моих путешествий по северу они не доставили мне никаких неприятностей.

— Эй, милый гость! — еще шире улыбнулась хозяйка дома, заметив, как я начинаю приподнимать подол платья Лопены. — Не в наших обычаях, однако, чтобы ты делал это с дочкой при матери. Подожди, пока я не выйду за дверь.

Нет слов, чтобы описать радость, появившуюся в ярко-зеленых глазах Лопены, когда лишилась она девства, и, что испытал я, когда, вдруг, оказалась рядом со мной юная игривая волчица с темным загривком, пушистой теплой шерстью и сверкающими клыками.

Как обнимались мы с ней даже в этом, волчьем ее состоянии, как вновь оборотилась она человеком и губы наши слились в поцелуе.

— Я рожу нам очень много волчат, — пообещала Лопена. — А, если будет среди них девочка, так знай, я расскажу ей все о тебе, чтобы она знала своего отца.

Тут снова слились мы воедино и снова испытали наслаждение.

— Возьми это, — сказал я ей, протягивая золотой. — пусть не будет тебе от него пользы, а, все же, останется какая-то память обо мне. Не самый хороший человек я на свете этом, а, может быть, наверное, и не самый плохой.

— Рассвет, — сказала тут она. — Ты такой, какой есть. Мне ты сейчас хорош. Возьму я твой кусок золота, в ответ же дам свой подарок.

С этими словами припала она к моей шее и тут ощутил я боль от которой даже вскрикнул.

— Ни один волк и ни одна собака в жизни тебя не тронут, — глядя мне глаза в глаза пообещала Лопена. — Но и ты не делай им вреда. Союз наш — сильнее смерти, и быть по сему.

— Быть по сему, — согласился я. — Пусть будет это памятью о нашей ночи, ибо ночь получилась, по истине, удивительна.

На следующий день ушли мы из гостеприимного селения и долго шли в западном направлении, потому что именно там лежали границы нашего королевства.

Границ, как таковых, не оказалось, царили же кругом разор и запустение. И даже села были опустевшие и разграбленные.

Однажды же на закате, когда совсем мы собирались уже укладываться на ночевку, налетело на нас человек двадцать людей с алебардами в одеяниях королевских солдат.

Долго вопили они о том, что люди мы подозрительные и карать нужно нас смертию, как языческих шпионов, но тут вдруг появился среди них один, разом нас спасший.

Называли его не иначе, чем Кашеваром, обращались к нему весьма уважительно, мы же четверо с немалым удивлением опознали в нем того самого Кривого, который некогда заступился за нас перед ватагой Свирепой Акулы, а после был на нашем корабле делильщиком еды и питья.

— Друг мой Кривой, — с изумлением сказала Глазки, когда мы остались наедине. — Мы-то думали, что вся наша ватага погибла!

— Да и я-то думал, что вы до сих пор бродите по морям, — ответствовал Кривой. — О вас чего только не рассказывают!

— Все мы знаем цену историям о пиратах, — усмехнулась Глазки. — Но как ты спасся?

— Знайте же, что когда нашу ватагу разбили и пленили, — объяснил Кривой, — я сразу начал думать о том, как спасти свою жизнь. И вот, присмотрев среди прочих одного морского офицера, я шепнул ему, что знаю секрет ужасного Бесова Огня, благодаря которому наша ватага была непобедима.

— Не называл бы ты его так, — попросил я нашего бывшего товарища. — Ведь много раз говорил я вам, что не я его придумал, а вычитал из книг.

— Стал бы я объяснять это офицеру? — усмехнулся Кривой. — Зачем? Он избавил меня от пыток, я же рассказал ему, как ты смешивал компоненты наших снарядов. Извини, но Бесовым Огнем их сегодня и на Королевском Флоте называют.

— Отрадно слышать, что ты спасся, — сказала Глазки. — Но что было дальше?

— Мой офицер устроил меня на флот, но я решил, что, коль скоро, пошли на вольных мореплавателей такие гонения, лучше от моря держаться подальше, — объяснил Кривой. — Так что, перейдя в армию, пребываю теперь полковым кашеваром и имею свой верный кусок хлеба.

— Но зачем тут армия? — спросил я. — Что вообще происходит в Королевстве?

— Как, Бес? Вы не знаете? — удивился Кривой. — В этих краях только что подавлен бунт! Неприятности начались, когда, захватив нашу ватагу, Королевские войска оккупировали порт Жемчужный. Лига Вольных Городов, державшая извечно нейтралитет перекинулась на сторону язычников. Тем, при такой поддержке удалось не только убить назначенного королем губернатора Жемчужного, но и поднять восстание здесь — в западных провинциях Королевства.

— Кривой, есть резон присоединиться нам к армии, коль скоро, мы сейчас сидим совсем без гроша? — хмуро поинтересовалась Глазки. — Бес недавно потратил последний наш золотой.

— За кормежку ручаюсь, — усмехнулся Кривой. — Должности вам тоже выхлопотать могу. Но армия наша — это сброд деревенских дурачков, донельзя тупых и вечно голодных. Грабить и обворовывать своих они еще умеют, но воевать — никогда.

— Мы идем в армию, — решила Глазки. — Другого для нас пути я не вижу. Во-первых, будем, все-таки сыты. Во-вторых, нас здесь никто не узнает. В-третьих, всегда дезертируем, буде на то необходимость.