Олег Болтогаев - Лопушок

Никогда!

Кажется, Ирка метала в меня взгляды-молнии.

Потом говорили, что она ушла домой прежде времени.

Но ничего этого я не заметил. Не мог заметить.

Я заболел, и болезнь эта называлось коротко и ясно — любовь.

Теперь в моей жизни была только одна радость — встречи с Тамарой.

Даже не помню, как я сдал экзамены за восьмой класс.

Хотелось самостоятельной жизни — мечтал сунуться в какой-нибудь техникум, но родители отговорили, и на всё лето я стал свободным.

Свободным и влюблённым.

Каждый вечер я мчался к дому, где жила Тамара.

Мой тихий любовный напор поначалу был встречен настороженно. Собственно, напора-то и не было. Я превратился в послушного пажа, в робкого пигмея, в жалкого раба, в покорного слугу.

Совсем рядом с домом, в котором жила Тамара, протекала наша быстрая горная речка, и мы, каникулирующий молодняк, целыми днями тусовались у просторной заводи, где можно было по-настоящему, по-взрослому, поплавать, понырять, показывая свою удаль и смелость. Можно было разбежаться и лихо прыгнуть вниз головой, пронзая тонким юным телом прохладную толщу воды, резко изогнуться у самого дна, чтобы не удариться об него головой — мелковата была наша речушка для таких дерзких прыжков.

А парные прыжки! Лёшка и я.

А когда сразу трое, четверо?

Лешка, Толян, Петька и я.

Мы знали, как это красиво, как это завораживает.

Мы видели, что девчонки смотрят на нас с восхищением, а потому сигали в воду без устали.

До чёртиков, до красных глаз, до гула в голове.

Всю ночь потом снилось, будто бы я прыгаю в воду.

Короткий перерыв на обед и снова на речку. Все домашние дела воспринимались, как каторга, как незаслуженное наказание. Слава богу, их было совсем немного.

Накупавшись до дрожи, до синих губ, мы ложились на траву, чтобы хоть немного согреться под жаркими лучами июньского солнца.

Наши девочки всё время были рядом.

Правильнее сказать — мы были рядом с ними, если бы девчонки ушли, то и нам здесь нечего было делать.

Ниже по течению имелись такие отличные места для купания!

Но там не было наших девочек.

Лёшка приходил сюда из-за Наташки, а я не сводил глаз с Тамары.

Правильно это называлось — «сох».

Обычно бывает наоборот — девчонка «сохнет» по парню.

Мне никто не говорил, что я «сохну», но у меня не было никаких сомнений. Я сох по Тамаре. Без кавычек.

Наши девушки были с нами строги.

Три недели мы ходили вчетвером.

Наташа и Тамара впереди, а мы, Лёшка и я, сзади. Словно конвой.

Мне казалось, что я заново родился.

Неужели это был я, тот, который лишь пару месяцев назад дерзко и нагло задирал кверху иркину юбку? И не только для того, чтобы узнать, какой сегодня день недели.

Теперь же я робел при каждом прикосновении к руке Тамары.

Наступал вечер, а с ним сладкая казнь — катание на качелях.

Огромное дерево грецкого ореха, в ветвях которого была подвешена большая и забавная люлька для качелей.

В ней вполне можно было разместиться четверым.

Вот мы и катались — вчетвером.

Первое время наши девочки садились вдвоём на одну сторону, а мы с Лёшкой на другую. Это было неправильно. Не только потому, что мы были тяжелее девчонок. Правильно — это когда с Лёшкой Наташа, а со мной Тамара. Правильно — это когда моя робкая ладонь осторожно ложится на тонкую девичью талию.

Совсем рядом были её волосы, они чудно пахли какими-то цветами, то ли ромашкой, то ли акацией, лёгкое летнее платье держалось на тонких, узеньких бретельках, ах, как хотелось совершить маленькую шкоду — незаметно сдвинуть бретельку с тамариного плеча и тогда я увидел бы нежное начало девичьей груди… Но я не мог сделать этого.

Ведь это была Тамара — моя тихая любовь.

А была бы Ирка — конечно я обнажил бы её плечо.

Так и катались мы, робкие влюблённые, в странной деревянной люльке.

Лёшка с Наташей на одной стороне, а я с Тамарой на другой.

Удивительный запах листьев грецкого ореха сладко щекотал ноздри.

Темнело быстро — летом всегда так: только что сияло солнце, и вот его уже нет, короткие сумерки и кромешная южная ночь.

А мы всё катались и катались, веселя девочек «приличными» анекдотами и пугая их «страшными» историями.

Увы, всё кончалось быстро.

Наташа была «папенькиной дочкой» и имела строгое предписание — возвращаться домой не позднее десяти часов вечера. По сравнению с Наташей, свобода, которую подарили мне родители, была царской — я мог гулять до одиннадцати.

— Сколько времени? — тревожно спрашивала Наташа.

Лешка чиркал спичкой, а я смотрел на часы, которые не так давно подарил мне отец.

Было без пяти десять.

— Без четверти десять, — врал я.

Хотелось побыть рядом с Тамарой ещё хоть десять минут.

Однако Наташа, видимо, уже знала, что я лгу во имя любви.

— Я иду домой, — говорила она своим низким голосом.

Спрашивается, зачем я врал?

Лёшка выпрыгивал из люльки и, уперевшись ногами, с трудом тормозил увесистую конструкцию. Приехали. Мы помогали девочкам выбраться из нашей уютной обители.

Потом мы неторопливо шли провожать Наташу, благо, её дом был совсем рядом, пять минут ходьбы.

— Наташа, ты? — раздавалось из темноты.

— Я, папочка, я, — отвечала Наташа.

Неясная тень впереди принимала очертания человека и превращалась в наташиного отца. Он подходил к нам совсем близко и с бесцеремонным интересом вглядывался в наши лица. Не знаю, как Лёшке, но мне это не нравилось.

— Какие у тебя сегодня кавалеры? — спрашивал наташин отец.

— Те же, что и вчера, — отвечал я.

— Такие же дерзкие и сердитые? — улыбался он.

— Такие же, — говорил я.

Не дано мне было постичь его странный юмор.

— До свиданья, Тамара, до свиданья мальчики, — прощалась с нами Наташа.

Тамара что-то отвечала ей в ответ, а мы с Лёшкой лишь мычали: «Пока».

Наташа с отцом исчезали в темноте.

Втроём мы шли домой, одуряюще пахла акация, и вокруг нас летали мириады мигающих светлячков.

Я специально долго листал толстые тома энциклопедий, пока не нашёл правильное название этих удивительных насекомых. Они назывались — лициоля.

Пацаны ловили светлячков и с бессмысленной жестокостью губили их в угоду сиюминутной радости. Несчастного жучка делили на две части, задняя половинка продолжала фосфоресцировать, — ею намазывали ладони, лоб, щеки, и наша глупая молодежь ненадолго превращалась в уругвайских туземцев.

В одной книжке я прочёл, что самые большие светлячки живут в Уругвае.

Долгое время мы с Тамарой ходили, робко держась за руки. И вдруг я заметил, что она прячет руку, за которую я её обычно держал. Она стала закладывать её за спину, забавно выворачивая назад. Словно прятала от меня.

При этом взять девочку за руку было почти невозможно.