Елена Прокофьева - Принц Крови

Филиппу стало любопытно самому прикоснуться к больному разуму «булонского кровопийцы», он подозревал, что увидит там много интересного, что, возможно, доставит ему удовольствие. Однажды он уже заглядывал в душу этого мужчины, это было полтора года назад, когда Эмиль, согласно правилам, привел к нему своего новорожденного птенца, чтобы представить, и чтобы тот мог принести принцу обязательную по закону клятву крови. Но Филипп признаться, отнесся к этому действу как к формальности и не особенно лез тогда в сознание неофита, — свежеобращенные вампиры обычно были слишком взбудоражены всем происходящим, чтобы быть адекватными. Их мысли и чувства метались от ужаса к восторгу и были чересчур сумбурны. А этот к тому же был придурковатым и неэстетичным ученым из свиты Эмиля. Что, казалось бы, можно было найти внутри него кроме цифр, схем и бессмысленных терминов?

А вот, поди же, как оказалось, Филипп напрасно пренебрег им. Мир фантазий неэстетичного ученого оказался поистине нетривиален, погружаясь в него, принц испытал почти позабытое чувство головокружительного восторга, как будто вдруг вернулся в собственную юность, когда все чувства и желания были еще так свежи, остры и горячи, и ничто еще не успело наскучить. В какой-то миг Филипп даже испытал зависть и досаду, сочтя себя старой унылой развалиной, а потом он просто забыл о себе, отдаваясь удовольствию пить бушующие страсти этого юного вампира, еще не вполне переставшего быть человеком, как наркотик, хотя бы на время делая их своими. Эти страсти были еще так далеки от удовлетворения, так упоительно бесконечно далеки… Они были как штормящее море, как срывающийся с утеса водопад, в них можно было захлебнуться и утонуть, и умереть в экстазе.

Перед принцем мелькали образы худенького, болезненного мальчика, затюканного родителями и учителями, бесконечно убеждавшими его: «Ролан, ты такой умница, ты должен учиться и только учиться». И который послушно учился, бесконечно сидя над толстыми книгами. Который, замирая от ужаса, глядел на мир за окном. Который падал в этот мир, как в бездну ада. Филипп наслаждался некогда похороненными глубоко внутри, а теперь бушующими во всей своей силе вспышками гнева и ярости, перемежаемыми томительным и почти сладострастным чувством унижения, вместе с Роланом, которого либо пинали, либо игнорировали одноклассники, над которым смеялись одноклассницы, эти вызывающе красивые и желанные девочки, раскрепощенные и грубые, всегда смотревшие на него с откровенной брезгливостью или с жалостью. Их любимым ругательством, обращенным к подруге, было не традиционное «да пошла ты…», а «иди, отсоси у Ролана». Это отчего-то звучало куда более оскорбительно, чем все стандартные фразы, будто хуже и быть ничего не могло. И Ролан одновременно со жгучим чувством обиды и унижения невольно представлял себе, как это могло бы быть, если бы кто-то из этих девочек решил последовать рекомендации и действительно сделать ЭТО с ним. А еще он мечтал о том, что он сам сделал бы с этими высокомерными мерзавками, если бы вдруг он перестал быть самим собой, а стал кем-то другим…

Ролан хорошо учился, проявив выдающиеся способности к математике и физике, и вскоре поступил в другую более престижную школу, где учились одаренные дети, и где он был просто одним из многих. Но образы этих наглых, развратных, чувственных девочек из его прежней школы, по-прежнему преследовали его, постепенно все больше трансформируясь, обогащаясь, искажаясь. Его фантазии становились все богаче и изощреннее, постепенно как-то распространившись на всех женщин вообще.

С течением времени пыл этих фантазий не то чтобы поугас, но как-то подернулся пеплом. Ролан точно знал, что останется жалким и тщедушным созданием, и никем другим ему не быть никогда. Он смирился со своей ненавистью и отвращением, и с тайным вожделением, позволяя себе только ночами в темноте своей спальни прежние мечтания о том, что бы он сделал со всеми этими красивыми девочками, девушками, женщинами, которые смотрят на него с жалостью и отвращением. Они думают, что он не замечает их насмешливых взглядов, не видит фальши в их улыбках, не слышит их мыслей: «Фу, какой же он урод». Для всех их, по-прежнему, нет ничего более омерзительного, чем переспать с ним.

При свете дня его голова была занята совсем другими мыслями. Ролан долго учился, а потом работал, он полностью погружался в науку, в которой действительно проявлял выдающиеся способности, был царем и даже почти богом. Но связанные с этим чувства и воспоминания Филиппу были не интересны. И он отбрасывал, как мусор, все радости от удач и открытий, сделанных Роланом на университетской кафедре или в лаборатории. Филипп вытаскивал на свет лишь темное, тайное, упоительное и страстное — желание мучить, причинять боль, убивать.

Ролан никогда не думал, что сбудутся его мечты, но они сбылись. Он перестал быть собой. Он стал другим. Он стал сильным, неуязвимым. Он стал чудовищем. Он смог исполнить свои мечты. Первой была девушка в шортиках и коротеньком топе, которая бежала по асфальтированной дорожке Булонского леса, совершая вечерний променад, заткнув уши плеером и тряся сиськами, которые так и норовили выскочить из низкого выреза майки. Ролан знал, что не должен убивать людей, что все, что он может, это заворожить эту шлюшку и выпить у нее немного крови. Но разве он мог ограничиться этим? Он же видел в ней одну из тех девчонок, свою одноклассницу, о которой он столько мечтал. Она была так похожа на одну из них… Или на всех разом?.. Девчонка кричала и отбивалась, старалась вырваться изо всех сил, но этих сил было так ничтожно мало по сравнению с тем, каким сильным был теперь он. Ролан развлекался, ему нравилось, как шлюшка заходится от страха, видя его клыки и горящие глаза, ему нравилось, как она извивается от боли, когда он кусает ее, кромсая зубами мягкое, нежное, вкусное тело, впиваясь в ее грудь, в бедра, вырывая куски плоти, купаясь в крови. Она больше не презирала его, она его боялась! До смерти боялась!

В тот раз Ролан кончил до того, как сумел поиметь эту девку, она так и умерла в его руках. И одновременно с тем, как отлетела ее жизнь, вдруг ушли ярость и страсть из сердца ее мучителя. Ролан бросил труп в каких-то кустах и, вернулся домой, стараясь прятаться в тенях, чтобы никто не заметил его, не увидел его окровавленной одежды.

Потом он с интересом ждал новостей, и испытал удовольствие еще раз, когда увидел репортаж с места происшествия, где журналисты стыдливо показали мокрые от дождя кусты и уже упакованное в пластиковый мешок тело. Девку звали Мишель Вассе. Какое красивое имя — Мишель… Такая сладкая, горячая, чувственная Мишель… Его Мишель… Жаль только, что он не успел трахнуть ее. Ей бы понравилось. Она больше никогда-никогда не могла бы презрительно бросить подруге: «отсоси у Ролана». Она бы произнесла это совсем по-другому, с вожделением и страстью.