Вадим Смиян - Месма

- Это твоя страна, Прохор? – ледяным тоном спросила Августа.

- Моя! – озлобленно отвечал фотомастер. – И твоя, между прочим, тоже…

Августа ничего не ответила на такое замечание. Между тем металлический дикторский голос продолжал трагически вещать из репродуктора:

- В соответствии с приказом Верховного Главнокомандующего с конца марта наши войска вели наступательные бои по фронту от Ленинграда в районе Демянска, на льговско-курском направлении, на смоленском направлении, в районе Харькова, а также в Крыму. В результате героических действий наших войск планы германского наступления на южном участке фронта в направлении Воронежа были сорваны и отложены на неопределенный срок. Немецкие дивизии несут большие потери в ходе наступления наших войск…

- Несут большие потери! – саркастически заметил Прохор Михайлович. – А о наших потерях ни слова! болтуны… трепачи…

- Переживаешь, да? – сочувственно спросила Августа, склоняясь над фотографом и заглядывая ему прямо в глаза. Но Прохор Михайлович был целиком погружен в передаваемую фронтовую сводку и только нетерпеливо сделал ей знак, призывающий к тишине.

- В течение 5-го, 6-го и 7-го апреля войска Крымского фронта вели упорные и ожесточенные бои на западном направлении, - продолжал информировать диктор. Сделав паузу, он скорбно добавил: - Несмотря на самоотверженность и героизм наших воинов, наступательная операция, проводимая советским командованием, существенных результатов не принесла…

- Говоря проще, наше наступление было отбито немцами, - прокомментировал Прохор Михайлович. – Захлебнулось наступление. А сколько при этом положили этих наших самоотверженных воинов, никто, разумеется, посчитать не удосужился…

- У тебя там сын воюет, что ли… или брат? – усмехнулась Августа.

- Как ты не поймешь… - Прохор Михайлович даже задохнулся от негодования. – Там люди русские воюют! И дела у них плохи, Августа! Очень плохи! Похоже на то, что Крым не удержать…

- И что? – отозвалась Августа. В ее кратком вопросе содержалось столько презрения и цинизма, что Прохор Михайлович не на шутку вскипел.

- И что? – вскинулся он. – А я тебе скажу – что! Если Крымский фронт падет, немцам откроется прямая дорога на Воронеж, а далее – на Сталинград. А коли возьмет фашист Сталинград, нам конец – это ты понимаешь? И придется нам бросать все это, - он обвел глазами комнату, - и драпать на восток, за Урал, в тайгу… Возьмут немцы Сталинград, и все – не бывать больше России…

- Значит, Россия такую участь заслужила, - равнодушно заметила Августа.

Прохор Михайлович взглянул на нее с неподдельным ужасом.

- Господи, Августа… что ты несешь? – пролепетал он.

- Что слышал! – грубо ответила женщина. – Крыма не удержать? И правильно! Сталинград немцы возьмут? И пусть возьмут! Зато ни одной большевистской гадины на земле не останется!

- Ты ненормальная! Что ж, по-твоему, немецкие фашисты лучше советских большевиков?!

- Не знаю, Прохор…- неожиданно мягко ответила Августа. – Этого я не знаю. Фашистов в действии я не видела. А вот большевиков – видела! Они мне такой цирк устроили, что на десять жизней вперед впечатлений хватит! Так-то, Прохор…

- Какой еще цирк? – с досадой спросил Прохор Михайлович. – Где? О чем ты?..

- Где? да в Крыму, о котором ты так сокрушаешься! – ответила Августа. – Сама ведь я родом оттуда. Моя семья в Ялте тогда жила…

- Ты никогда не говорила… - глухо пробормотал Прохор Михайлович.

- Стало быть, повода не было! – резко отвечала женщина. – А нынче смотрю – разохался, да расстонался – Крыма ему не удержать!..

Фотомастер мрачно молчал, глядя на нее выжидающе. Затем растерянно заметил:

- Я ничего плохого не хотел сказать, Августа… Прости, если что не так.

Она не ответила, молча отошла к кровати, стала между окном и сидящим у стола Прохором высокой узкой тенью. Задумчиво глядя сквозь немытое стекло на серую промозглую улицу, негромко, но отчетливо заговорила:

- В двадцатом году это было. Врангель из Крыма уходил… Мой отец был капитаном в Белой армии . Он не захотел родину покидать, вместе с соратниками в горы подался. Мы с мамой и сестренкой в Ялте оставались. Нас в заложники захватили вместе с тысячами других офицерских семей. А потом большевистский ревком Крыма объявил амнистию всем офицерам, воевавшим против большевиков. Объявили, что все, кто добровольно прибудет в распоряжение новой власти, получит прощение, сохранит звание, выслугу; ну и все такое. Надо было только явиться в один из сборных пунктов и зарегестрироваться. Сообщить имя, фамилию, звание… ну и адрес семьи.

Те офицеры, кто не хотел покидать родину, попались на этот дьявольский крючок. Мой отец оказался среди них.А впрочем, выбора все равно не было: за уклонение от регистрации полагался расстрел! Вот он и явился в такой пункт! Зарегистрировался вместе с прочими…

Августа замолчала и долго смотрела в окно. Прохор Михайлович осторожно спросил:

- И что было потом?..

- Что потом? – резко повернулась к нему Августа. – А потом все было просто… Ночью папу арестовали. Сверили фамилию, звание, адрес по регистрационному списку и увели. Утром мы узнали, что его вместе с сотнями других офицеров заперли в какой-то казарме. Помню, сестренка тогда еще спросила: «А когда папа к нам вернется?» А мама ответила: «Папы у нас больше нет…» После этого мать отчаянно пыталась уехать с Крыма. Но ей это не удалось. Ей удалось только договориться с какими-то знакомыми англичанами, которые покидали этот кромешный ад, где шли повальные аресты, расстрелы и расправы надо всеми, кто бы ни попался, без разбору… В чем была виновата моя мать? Только в своем дворянском происхождении. Она едва успела передать меня на руки иностранцам, которые садились на корабль, отплывающий в Европу. После этого ее сразу схватили. Промедли она хоть десять минут еще, то вместе с ней схватили бы и меня. Мне повезло, Прохор…

Эти слова Августа произнесла таким ледяным тоном , что Прохор Михайлович содрогнулся. Между тем, Августа продолжала говорить так, будто и забыла о его присутствии:

- Меня повели на пристань, и оттуда я видела, как маму схватили. Она ни на что не обращала внимания, словно не чувствовала, что ее бьют, срывают с нее пальто, одежду: она смотрела только на меня, желая убедиться, что я уезжаю, что я избежала рук этих нелюдей… Потом ее раздели донага и повели к уличному фонарному столбу. Эти мрази - полупьяные матросы и красногвардейцы – накинули ей на шею петлю и повесили на столбе вместе с прочими женщинами, стариками, детьми… знаешь, Прохор: тогда на каждом столбе висели трупы. Висели гроздьями! К ним присоединили и мою мать. Я все видела! Мне еще восьми лет тогда не было.