Вадим Смиян - Месма

- Боже мой… - прошептал он, не сводя глаз с Августы. – Ты убила его!

Женщина взглянула на него с уничтожающей усмешкой.

- А ты очень наблюдателен, Прохор! – сказала она. – Я рада, что ты это заметил.

- Это же офицер… Его станут искать! Нас накроют сегодня же, как сурков в норе, возьмут тепленькими…

- О, заткнись! – резко перебила его Августа, - как же я устала от твоих истерик! И перестань трястись, как хвост заячий… смотреть противно, когда мужик дрожит при виде крови. Никто нас не накроет, если правильно вести себя. Понял?

Прохор Михайлович сник, весь как-то обмяк, обвис… из глаз его внезапно полились слезы. Он ничего не ответил – попросту не смог.

- Не слышу! – грозно воскликнула Августа.

- Понял… - со всхлипом просипел Прохор Михайлович.

Августа внимательно посмотрела на него. Тяжелый взгляд ее бездонных, почти черных глаз, казалось, пронизывал Прохора насквозь, как лезвие ее ножа; она стояла, глядя на него сверху вниз, глядела как на убогого – скукоженного, жалкого… с лезвия ее ножа стекала кровь, капая на распростертый у ее ног труп лейтенанта, и Прохору с беспощадной ясностью открылось, что прямо сейчас наступит и его черед… Он слезно проговорил сдавленным тонким голосом:

- Понял! Господи… я все понял!

- Вот и хорошо, - спокойно заметила Августа. – Побыстрее приходи в себя…

Пожалуйста! Прохор…

В дверь из темной комнаты неслышно вошла Пелагея и молча стала у двери. Она как будто ожидала распоряжений.

- Пелагеюшка, - обратилась к ней Августа с тонкой улыбкой на устах, - ты меня уж прости… я недооценивала тебя! Ты оказалась далеко не так глупа, как я уже много лет думала. Куда умнее вот этого… - она кивнула в сторону Прохора Михайловича. – Вишь, никак в себя не придет, как будто мертвецов никогда не видел! Вон посмотри: зуб на зуб у него не попадает с перепугу!

Пелагея бросила на Прохора беглый взгляд.

- А он нас не выдаст? – вдруг спросила она. – Ишь как его колотит, видно, не в себе человек-то! Не опасно ли такого в живых оставлять? Ты только скажи, благодетельница: я его быстро приберу, без всякого шума и пыли! Голыми руками так и задавлю насмерть, что твово куренка. Обоих энтих на мясо-то и пустим! Запасу надолго будет…

Прохор Михайлович сделался бледен, как выбеленное полотно...

Он, как затравленный зверь, переводил безумный взгляд с Августы на Пелагею и с Пелагеи на Августу. Он словно беззвучно спрашивал себя: а в своем ли уме эти страшные тетки?

- Энтот тощеват, правда, - сказала между тем Пелагея, ткнув в сторону Прохора Михайловича своим могучим пальцем с обломанным ногтем. – Но ничего, холодец все равно добрый получится…

- Эй, да вы что… - пролепетал фотомастер ошалело. – Августа… что она несет?

Августа весело и задорно рассмеялась. Маленькая комната наполнилась жутким смрадом, от которого у Прохора шла кругом голова, но она будто не замечала этого.

- Вот видишь… мотай на ус, Прохор! – воскликнула она. – Вот Пелагея… женщина темная, безграмотная, но… невероятно сильная, из тех, что коня на скаку остановят! И мне предана, как собака! Лучше даже… Я была уверена, что она полная дура, ан нет! Пелагея, ведь ты нас всех из большой беды выручила! Кабы не ты… нам бы всем конец! А Прохор нас не выдаст, ты не беспокойся! Он у нас ручной, Прохор-то! И мне он пока нужен… А потому ты его не трожь даже пальцем, поняла?

- Поняла, матушка! – отвечала Пелагея. – Как же не понять! Твое слово закон для меня! Ты как пошла наверх с Михой-то… Я уж хотела клеенку расстелить на лестнице, и слышу вдруг, шум там у вас какой-то! Значит, думаю – не заладилось чего-то! Чую – чужой кто-то у вас там! Ногами топочет, кричит дурным голосом… Наверное, думаю, сюда сейчас придут! Взяла я на кухне нож-то энтот, а сама свет в комнате погасила, да за лестницей спряталась! А потом слышу – сюда спускаются! Да на кухню прямиком пошли… Эх, думаю, беда пришла неминучая! Стала я значит, слушать, да выглядывать помаленьку! Смотрю – батюшки! Офицер пришел, ругается, да пушкой размахивает. Подошла я к двери, момент улучила, да тебе-то, матушка, нож энтот и сунула в руку потихоньку. Ну, а дальше ты сама, кормилица, все как надо, и сделала! Стало быть, помог нам Господь, в который уж раз помог, всемилостивый…

- Да уж, помог Господь, - благодушно согласилась Августа. – Вот видишь, Прохор, у нас с Пелагеей все как налажено! А ты боишься, да дрожишь как листик осиновый! А у меня на юбке вот сбоку пришита петелька особая, специально для ножа – мало ли, нужда какая придет! Я в эту петлю нож и засунула! И в складках юбки, да в потемках не видно его совсем, и притом руки свободны! Ну, а дальше ты сам все видел…

Прохор Михайлович угрюмо и затравленно молчал.

Постепенно он начал успокаиваться.

- Ну ладно, - сурово молвила Августа. – Потрепались – хватит! Делом пора заниматься! Сбежал от нас Миха, да зато вот целый лейтенант к столу пожаловал! Нам с тобой, Пелагея, возни с ним, поди, до утра хватит – вон кабан какой здоровенный! Ты все сетовала – мол, худенькие одни попадаются! Этот уж точно не худенький. Сейчас мы с тобой разденем его для начала. Давай-ка, сюда подойди… Я пока с формы у него все эти побрякушки посрезаю, а ты бери клеенку и расстилай.

Прохор Михайлович тупо наблюдал, как две убийцы-людоедки на глазах у него деловито и сноровисто принялись готовить жертву к разделке. Ему казалось, что он видит жуткий, невероятно дурной сон, и никак не может проснуться.

- Ну, чего стоишь? – озлобленно сверкнула глазами на него Августа. – Наломал дров, так нечего теперь тут под ногами путаться…

- А что я? - пролепетал фотограф. – Я ничего…

- Прочь ступай! – брезгливо бросила ему Августа. – Все одно проку от тебя здесь никакого! Наверх иди! Дверь-то входная у тебя не заперта – неровен час, опять черти кого-нибудь принесут! Мальчишка убежал ведь, а дверь за ним открытая осталась! И ночь на дворе! Всю твою аппаратуру к черту вынесут…

« А ведь и правда…» - подумал Прохор Михайлович.

Кроме прочего, это был повод покинуть этот жуткий подвал, в котором он в любую секунду мог хлопнуться в обморок. Шатаясь, как пьяный, фотомастер направился к лестнице, поднялся наверх и наконец-то очутился в своей такой уютной и родной фотомастерской. Здесь было тихо и спокойно,совсем по-домашнему тикали ходики на стене. Господи, как же здесь хорошо!

Прохор Михайлович запер дверь в подвал, затем подошел к входной двери. Открыл ее, высунулся на улицу, жадно ловя ртом свежий ночной воздух… Было еще по-летнему тепло, однако уже ощущалось приближение осенних холодов: долго снаружи оставаться не хотелось – быстро становилось зябко. Фотограф закрыл дверь, запер ее на замок, задвинул засов.

Он умылся под рукомойником, тщательно вытер лицо и шею.