Диана Бейн - Глаза ночи

Может быть, это случилось из-за того, что все преграды между ними рухнули, а может быть, это произошло спонтанно, как несколько лет назад в Лланфарене, но по какой-то причине Бренвен, осматривая дом Уилла Трейси, видела комнаты не такими, какими они были сейчас, а такими, какими они были в прошлом. Уилл что-то говорил ей, и она отвечала, но везде перед ее глазами представал Уилл-мальчик. В детской был милый, светловолосый, счастливый малыш, который задавал слишком много вопросов и легко плакал. В коридоре она увидела его уже шестилетним, озадаченным быстрой сменой настроений своей маленькой сестры и готовым отдать ей что угодно, лишь бы та снова заулыбалась. В комнате, стены которой были увешаны трофеями школьных лет, находился подросток, поглощенный чтением: он сидел на подоконнике, положив книгу на свои худые коленки. В подвале внизу был легко поддающийся переменам настроения юноша, неуклюжий, стыдящийся своих невероятно длинных рук и ног; он постоянно шутил, ибо обнаружил, что, заставив людей смеяться, сам получаешь облегчение.

Все эти видения, так быстро сменявшие одно другое, отняли у Бренвен массу энергии. В кухне она поняла, что ей необходимо присесть, и попросила стакан воды. Уилл принес воды и сел рядом за кухонным столом.

— С тобой все в порядке? — спросил он. — У тебя внезапно стал какой-то больной вид.

«Мне просто нужно несколько минут, чтобы прийти в себя», — хотела она сказать ему, но Уилл ничего не знал о психологической, интуитивной стороне ее жизни. В Америке никто не знал об этом, кроме Гарри и, конечно, Джейсона, для которого это в любом случае не имело никакого значения. Она испытывала большой соблазн рассказать Уиллу о том, что она только что видела, кадры домашнего фильма, картины тех счастливых дней, которые он провел в этом доме. Но она не сделала этого. Из увиденного она узнала о нем очень многое, и ей хотелось обдумать все это позже, наедине с собой. Сегодня еще не время, им нужно будет поговорить о других очень важных вещах.

— Все нормально, — сказала она просто и посмотрела прямо на него, с потрясающей, буквально электризующей ясностью увидев мужчину, которым стал Уилл-ребенок. Нет, не лицо и тело, она видела самое душу: прямую, сильную и сверкающую чистотой, на которой не было ни следа коварства, ни намека на притворство.

— Бренвен, почему ты на меня так смотришь?

— Я просто задумалась, как тебе удалось вырасти в этом городе и работать здесь при том, что ты всегда говоришь то, что думаешь. Как тебе удалось выжить в Вашингтоне, ведь у тебя нет скрытых, тайных намерений, как у всех остальных?

— Ну, — сказал он, пожав плечами, — с раннего детства я понимал, что не похож на окружающих. Если принять сей факт как должное, то через некоторое время окружающие тоже понимают это. — Он улыбнулся и подмигнул ей. — К тому же если твой отец сенатор…

— И король Кентукки! — подмигнула ему в ответ Бренвен. — А твой отец, он не возражал против того, что его сын, если можно так выразиться, идет по жизни несколько в другом ритме? Или твоя мать?

— Какой интересный вопрос! Веришь ли, меня никто никогда не спрашивал об этом. — Уилл одновременно и был, и не был удивлен. Он хотел, чтобы Бренвен оказалась в его доме не только для того, чтобы он мог прикасаться к ней, обнимать и целовать, но и для того, чтобы их дружба продвинулась на новую, более высокую ступень. И она так естественно сейчас сделала это — открывала его для себя и для него самого, и он был рад этому.

Она улыбнулась ему и выжидающе посмотрела.

Уилл заговорил медленно, задумываясь иногда на какое-то время:

— Мой отец, казалось, не возражал, чтобы его сын был непохожим на окружающих. А мать, возможно, просто ничего не замечала. Я говорил тебе, что она умерла от рака несколько лет назад. Понимаешь, мама была особенным человеком, и я понял это только после ее смерти. У нее была репутация легкомысленного создания, доброго и безалаберного, но она не была такой, вовсе нет. Очень часто от нее можно было услышать настолько глубокие суждения, ее чутье, умение понять суть проблемы говорили о незаурядном уме и тонкой интуиции… Думаю, по-своему она тоже была непохожа на других.

После короткой тишины Уилл продолжил:

— Смешно, ведь я никогда по-настоящему не задумывался об этом раньше. Я думаю, родители знали, что я не похож на всех остальных, но ни один из них никогда не сказал об этом ни единого слова. Они просто предоставили меня самому себе.

— А в чем все-таки было твое отличие?

— Просто я всегда ощущал свою отдельность, с тех самых пор, как я помню себя. Не спрашивай почему — у меня нет об этом ни малейшего представления. Я испытывал чувства, которые даже не мог описать словами. Другие дети даже не задумываются о многих вещах, а я просто мучился из-за них. Внешне это проявлялось в том, что я задавал окружающим слишком много вопросов и чувствовал все так глубоко и плакал так легко, что моя сестра, хотя она и была младше меня, называла меня плаксой. Что-то в этом роде. И еще я просто ненавидел всякие виды спорта. Постоянно подчеркиваемая необходимость победить прямо-таки отвращала меня от этого, хотя я и играл в баскетбол, когда учился в подготовительной школе. Что мне действительно нравилось — это чтение. То, что я научился читать, до сих пор считаю самым важным событием в своей жизни! В самом раннем детстве я полюбил одну сказку и никогда не забуду, что я испытал, когда смог впервые прочитать ее сам. Это была сказка о псе, который принадлежал самому себе. Не дворняжка и не маленький щенок-сирота. А такой большой, слегка неряшливый, но все же симпатичный пес, который прекрасно жил, обходясь без хозяина. Это так глупо, правда; но я как-то отождествлял себя с ним. Пес, который принадлежал самому себе. Я не вспоминал об этом уже много лет!

— И совсем не глупо. — Бренвен поставила локти на стол и уперлась подбородком в сложенные пальцы. — Большой, слегка неряшливый, но все же симпатичный — да это просто отличное описание тебя! Должно быть, ты знал, каким вырастешь.

На какое-то мгновение Уилл показался ей смущенным, но затем его лицо расплылось в улыбке. Он потянулся через стол и своей длинной рукой вцепился легонько в один из черных локонов Бренвен.

— Неряшливый? Как ты посмела называть меня неряшливым!

Она, смеясь, захлопала ладонью по его руке:

— Я ненавижу мальчишек, которые дергают меня за косы!

— Да? — Он тут же протянул и вторую руку и легонько дернул ее за волосы с другой стороны.

Она вскочила со стула и, обогнув стол, подбежала к нему с криком:

— Грязнуля, грязнуля! Я сейчас надеру твои грязные уши!

Именно так она в детстве играла со своими братьями, которые дразнили ее, и внезапно Бренвен перестала быть молодой женщиной, которая всегда казалась старше своих лет. Ее пальцы мелькали, волосы развевались, она, смеясь, уклонялась от его рук и одновременно пыталась дотянуться до ушей Уилла. Смеясь, он притворялся, что защищается от ее ударов и одновременно с ужасным южным акцентом молил о пощаде.