Феликс Аксельруд - Испанский сон

Ана пожала плечами.

— Как-то односторонне. Тогда ты тоже должна…

— О, я бы с удовольствием, — ответила Вероника, — но история моей семьи, во-первых, в несколько раз короче, а во-вторых, как я вижу, гораздо беднее событиями. Поэтому лучше бы мне послушать. Мы же неравноправны, — улыбнулась она искательно, — я твоя младшая подруга.

— Ну что ж, — согласилась Ана, — пожалуй, я не против… В следующий раз… если у тебя все еще останется такое желание…

— А сейчас, — сказала Вероника, — реши сама: или ты отложишь описание своей проблемы до окончания сериала, или все же расскажешь об этом сегодня (то есть доведешь хотя бы одно дело до конца), но в последнем случае тебе придется заменить свой длинный рассказ неким кратким логическим мостиком.

Ана рассмеялась.

— Ника, ты прелесть, я люблю тебя! Ты ужасно, просто ужасно напоминаешь мне себя в молодости. Наверно, в тебе я люблю себя. А может, свою воображаемую дочь… или сестренку… И вообще, — она плутовски сощурилась, — сдается мне, что ты, младшая подружка, влияешь на меня гораздо больше, чем я на тебя. И уж точно больше, чем кажется нам обеим.

— Ну давай, — нетерпеливо потерла ручки Вероника.

— Я иду у тебя на поводу, — объявила Ана. — Раздел первый, то есть краткий логический мостик. Час назад я сказала тебе, что моя проблема связана со счастьем… в сущности, даже не историю своей семьи я начала описывать, а историю своего счастья. Конец моего сериала — это буквально понимаемый хэппи-энд, то есть я стала счастливой. Поскольку счастье у каждого свое, полагалось бы определить, что лично я вкладываю в это понятие; однако, такое определение явно не было бы кратким, а потому я остановлюсь только на одном из признаков моего счастья: это гармоничные отношения между мною и Филом.

— Ты сказала «моего», — заметила Вероника, — но неужели найдется женщина, которая исключит гармоничные отношения между собой и своим мужем из своего понимания счастья?

— Не знаю, — сказала Ана, — возможно, у каких-нибудь феминисток другие понятия… Или у молодежи… Я не претендую на оригинальность; согласна, что это самый обычный, мещанский идеал. Но дело не столько в понимании, сколько в достижении счастья. Ведь если бы даже все на свете женщины согласились, что без гармоничных отношений в семье счастья не достичь, разве одно это понимание сделало бы их счастливей? У многих и семьи-то нет… Я достигла счастья. Нашла, создала, открыла секрет… называй как хочешь. Поэтому и говорю — «моего».

— Ну ладно, — сказала Вероника, — это все философия; ты обещала объяснить проблему, а я поняла только то, что у вас с Филом гармоничные отношения, что поэтому ты счастлива и именно поэтому возникла проблема. Это называется ахинея.

— Потому что ты не имеешь терпения понять.

— Я стараюсь.

— Ах, я сама стараюсь… Мое счастье очень безоблачно. Для меня нет других мужчин, кроме Фила. Я понимаю, что они есть, я могу их оценить и даже пофантазировать, но это как бы сон, другая жизненная плоскость… А для Фила, соответственно, нет других женщин, кроме меня; наверняка он тоже видит их, оценивает и так далее — да было бы странно, если бы он вел себя иначе — но это опять-таки не из области реального, это не влияет на нашу любовь. Наши с ним разлуки… я расскажу тебе о них в следующих сериях… думаешь, я уверена, что все это время он жил как монах? Нет; однако это не трогает меня, я знаю, что если что-то у него и было, то только ради элементарной телесной нужды. Ревность? С таким же успехом я ревновала бы к унитазу, поскольку, имея соответствующую нужду, мой муж каждодневно обнажает перед ним интимные части своего тела и, между прочим, от использования данного прибора даже получает определенное удовольствие. Унитазы бывают красивыми и не очень; можно даже сказать унитазу «я люблю тебя», и даже от души — если очень долго терпел и наконец дождался… Итак, в моем сердце нет ревности, я вообще забыла, что такое ревность; я потеряла способность (никогда, впрочем, особо во мне не развитую) к борьбе за своего мужика — к той самой борьбе, которой занято превеликое множество других, менее счастливых женщин. Я попросту сделалась тепличным растением — прихотливым, изнеженным и очень, очень уязвимым.

— Насколько я понимаю, — заметила Вероника, — ты наконец-то подошла к сути дела.

— Да; теперь ты можешь понять мою проблему, хотя и не полностью, так как половина сериала все-таки впереди. Я увидела эту странную девицу и почему-то забеспокоилась. Казалось бы — с учетом всего мною сказанного — что мне до нее? Мне должно быть безразлично; вокруг Фила всегда было полно и таких, и получше… Но я представляю себе, как она остается под одной крышей с Филом. Как она делает домашнюю работу — наклоняется, встает на цыпочки и так далее — а он оценивающе смотрит на нее. Мне даже неважно, подойдет ли он к ней, тронет ли… Мне просто не нравится само это сочетание — Фил и домработница Марина, которую я сама наняла.

Вероника фыркнула.

— Вполне естественное ощущение. Если честно, для меня все эти твои благостные рассуждения про унитазы — сплошная шиза. А вот то, что ты сказала сейчас, похоже на жизнь. Вот и весь психоанализ. Пусть я молодая и глупая, но в этих делах, уверяю тебя, любая умудренная была бы со мной солидарна.

— Бедная девочка, — с сожалением произнесла Ана, покачивая головой, — не заставляй меня думать, что я сделала ошибку, начав тебе рассказывать все это или хотя бы не завершив сериал… Не домработница меня беспокоит. Меня беспокоит сам факт, что это меня беспокоит. Так не должно быть! — внезапно выкрикнула она и хлопнула по столу кулачком, отчего все немногие люди, что были в кафе, бросили короткие взгляды в их сторону. — Меня не должны волновать возможные, — она издевательски подчеркнула это «возможные», — отношения моего мужа с кем бы то ни было; это мелочно, противно! Я не хочу запускать в наши отношения эту гадкую обывательскую муть! Эту пошлость… банальщину… после того, что было…

Она заплакала.

— Зайка, — Вероника с тихим ужасом захлопотала над ней, — успокойся, ради Бога… Зайка, все в порядке, это такая ерунда…

Она достала платочек, стала заботливо, нежно вытирать опухающие Глазки.

— После всего, что было… — всхлипывала Ана. — Это недостойно… Я просто старею, становлюсь такой же, как все…

— Зайка, Зайка…

Ана взяла платочек в руки. Глазки поднялись и тоскливо уставились на Веронику. Поодаль в деликатно-выжидательной позе замер официант.

— Извини, — хмуро сказала Ана и шмыгнула носом. — Я тебе сразу сказала, что все это ерунда. Не нужно было тебе настаивать. Конечно… рассказала целую душещипательную историю… да еще и не всю… раскисла…