Феликс Аксельруд - Испанский сон

— Ну…

— Сгоряча наобещала. В состоянии возбуждения.

— …

— А как возбуждение пройдет, да как встанут проблемы — куда ехать, да с домом как быть, да с работой, со школой… Много проблем! Тут вы и подумаете: а стоит ли? Подумаете — забудется, мол… быльем порастет… с соседями вы и так-то не особенно ладили — теперь, конечно, ясно почему… Глядишь, между тем и остались.

— Да вы что, — сказала она. — Это невозможно.

Он невесело усмехнулся.

— Все возможно.

— Давайте я вам… расписку напишу…

Он опять усмехнулся.

— Думай, что говоришь. Какая расписка? Участковому. Обещаю, что уедем, в обмен на ваше согласие не возбуждать уголовного дела. Меня за эту расписку… — Он показал рукой. — К тому же, ты вообще несовершеннолетняя. Мало ли что ты пообещала. Глава-то семьи — отец. Ты обещала… а ему видней… он твое обещание взял да похерил…

Она молчала, пытаясь придумать, как его убедить.

— И стали Осташковы жить-поживать, — продолжал между тем участковый. — Тогда уж сюда не только те зачастят… ну, экстремисты… а и которые сейчас меня подбивают его отпустить. Как же так, скажут, Семеныч? Ты нам что обещал? Обещал, что уедут они. А они и не думают уезжать. Так не пойдет, дорогой… И получится, что я хотел сделать как лучше, в том числе и для вас, а вышли из этого для меня о-очень большие неприятности.

— Если мы не уедем, вы снова можете дать ход делу, — предположила она.

— Могу, — покачал он головой, — а прокурор спросит: почему не сразу? Что мне сказать, а? Договорился с преступниками, сказать? Голову в петлю сунуть?

— Что же делать? — спросила она умоляюще. — Как мне вас убедить? Давайте я с ним поговорю… Давайте я начну переезд… Посоветуйте! Сами сказали — для всех будет лучше!

— Есть порядок, — сказал Семенов внушительно. — Сейчас твой папаша задержанный. Даже не арестованный. Держать его здесь разрешается трое суток. Поняла? Не больше. Они истекают завтра.

— Значит, завтра вы все же отпустите?

— Раскатала губу, — зло сказал участковый. — Я тебе объяснил, как человеку: отпущу — могу нажить неприятности. Завтра, если ничего не случится, я должен завести дело, тогда он будет уже обвиняемый. То есть — следствие, суд. А ты говоришь — начну переезд. Или ты переедешь до завтра?

— Я поняла, — убито сказала она. — Но что же мне делать? Может быть, есть какой-нибудь способ…

— Сказал же, думаю. — Он помолчал. — Мог бы, наверно, придумать какой-нибудь ход… но чтоб я был на все сто уверен, что никакого обмана… что сразу же, сразу же…

— Я согласна на что угодно, — сказала она.

И тут же как бы со стороны услышала, насколько двусмысленно звучат ее слова. Что ж… Пусть понимает как хочет. Если вдруг он потребует… я дам ему все, все что захочет.

Семенов уловил ее мысли, медленно заулыбался.

— А скажи-ка… между нами, девочками…

И, пригнувшись к столу, с внезапным жадным блеском в глазах спросил пониженным голосом:

— Все-таки — он вынуждал, или… ты сама?..

— Я девственна, — сказала она, глядя на него прямо и без смущения. — Я вам говорила. Но ради отца согласна на все.

Он негромко рассмеялся, покрутил головой.

— Хитрая ты. Решила, значит, меня соблазнить? Компромат завести? Чтоб потом для Семенова ходу не было?

— Да вы что, — испугалась она, — я в том смысле, что… если что-нибудь написать… подписаться…

Он выпрямился.

— Есть один вариант, — сказал он торжественно. — Есть! Чтоб не я от тебя зависел, а ты от меня. Вот тогда… может быть…

— Какой, какой вариант?

— Напиши на своего отца заявление.

— Заявление? На отца?

— Ну да. Вынуждал, мол… так-то и так-то.

— Обвинить его? — спросила с ужасом.

— Да что здесь такого? — Он удивился. — Не у всех отцы такие… любящие, — ехидно сказал он, — как у тебя. Истязают всяко… Голодом морют, есть… Пишут, пишут на отцов, — сказал он как бы одобрительно. — Еще как пишут… А потом, ты сама сказала, что готова на все.

— Да у вас уже и так полно заявлений.

— Не понимаешь, — сказал он. — Я твое заявление в папочку-то не положу. Я его в карман положу, вот куда. — Он похлопал себя по груди, показывая, куда именно. — Теперь смотри: я твоего папашу отпускаю. Вы не уезжаете. Тогда я достаю бумажку из кармана и снова привлекаю его к ответственности, но уже на другом основании… Ну, видишь ли, одно дело свидетельские показания, а другое — заявление обиженной дочери. Ввиду вновь открывшихся обстоятельств, так называется. Тогда мне пенять не будут, что отпускал.

— Значит, вы мне не верите, — мрачно сказала она, — а я вам должна поверить.

— Думай, что говоришь, — буркнул участковый. — Кто ты и кто я? У меня есть основание тебе не верить! — Он повысил голос. — Вы со своим папашей всех вокруг за нос водили уж не знаю сколько лет, чистенькими казались. Так? Так! — Он обвинял Завет. — Да вы оба, дорогая моя, теперь профессионалы обмана! Вам обмануть — раз плюнуть! Сравниваешь… Я — при должности. Мне обманывать не положено. Да и нет нужды.

Он оскорбленно помолчал и добавил уже поспокойнее:

— К тому же, у тебя и выбора-то нет. Или верь мне, или под суд пойдет твой папаша.

— Я не буду обвинять Отца, — сказала она. — Это подло. Он мне не простит. А даже если… то я сама себе не прощу.

Что-то человеческое на миг мелькнуло в глазах участкового.

— Вот упрямая девка, — процедил он сквозь зубы. — Хочешь помочь… а тут…

Он шумно вздохнул.

— Черт с тобой. Какая б ты ни была… единственно, из уважения к тому, что сказала… — Он помедлил, подыскивая слова. — Давай такое придумаем, чтоб обоим сгодилось.

— Есть другой способ? — жестко спросила она.

— Ну, пусть не заявление. Допрос потерпевшей — устраивает?

— Я не считаю себя потерпевшей.

— Закон считает!

— А что считал закон, — спросила она, — когда здешние били меня и хотели изнасиловать?

Оба зло помолчали.

— Хорошо, — устало сказал он, — объяснение дашь? По свободной форме?

— Объяснение, заявление… Какая разница?

— Большая разница, — сказал он, — заявление обязывает нас завести дело, — а объяснение, это так… можно реагировать, можно нет… Для меня, если что, будет вновь открывшееся обстоятельство, а для тебя — уж во всяком случае, не обвинение отца. Просто подтверждение тому, что и так уйма народу видела.

Она думала.

— Если хочешь знать, — сказал он, — я вправе прямо сейчас официально потребовать у тебя объяснение.

Она взялась за голову обеими руками.

— Учти, — добавил он угрожающе, — сейчас не согласишься, больше не предложу ничего.

— Давайте бумагу, — сказала она сдавленным, чужим голосом.

Ее посадили писать в другой комнате. Стояла задача: положить Царство на бумагу. Предать? Невозможно. Нужно было найти способ написать бумагу без предательства.