Оскар Уайльд - Пятьдесят оттенков Дориана Грея

– Нужно решить, куда мы повесим портрет, – сказала она и направилась к двери.

Дориан следил за ней глазами, но не сдвинулся с места.

– Ну же, – позвала она, внезапно почувствовав прилив радости при мысли о том, что он снова увидит ее картину, которая смотрелась еще лучше в изящной раме. Она протянула ему руку. Он взглянул на нее, но не принял руки. По крайней мере, Дориан встал, что, возможно, означало, что он пойдет с ней.

Он как тень проследовал за ней вниз по лестнице. Она еле удерживалась от того, чтобы обернуться, постоянно чувствуя на себе его тяжелый взгляд, но вместо этого говорила не переставая о том, как ей нравится картина и как она благодарна ему за то, что он согласился позировать. Розмари сомневалась, что он прислушивается к ее словам, и была рада этому.

Она развернула бумагу и приподняла портрет. Руки все еще болели оттого, что пришлось нести его через весь город.

– Где у вас камин? – спросила она Дориана, когда он спустился за ней в прихожую.

– Какой именно?

Розмари засмеялась. Он – нет.

– В таком случае мне нужен самый большой из них, – ответила она игривым тоном.

Дориан кивнул в направлении большой столовой, и Розмари прошла вперед. В столовой стоял прекрасный мраморный стол, окруженный дюжиной стульев. На столе высились вазы в восточном стиле, наполненные свежими цветами. Как бы она хотела оказаться во главе этого стола: она – миссис Дориан Грей! В дальнем конце комнаты возвышался камин. Летом его не зажигали, но Розмари представляла, как, должно быть, трещит огонь в таком камине зимой.

– Почему бы не повесить его здесь? – воскликнула она. В этой комнате не было больше ни одной картины, это было идеальное место для портрета. «Ему судьбой предназначено висеть в этом великолепном месте», – подумала Розмари.

– Дориан! – позвала она. Ее голос эхом прокатился по стенам, и она почувствовала себя совсем маленькой и испуганной. Она закрыла глаза, подождала, пока смелость не вернулась к ней, и продолжила: – Пылающий огонь, и ваш портрет над ним! Если бы ваш лакей немного помог нам, мы могли бы повесить его и увидеть, как он будет смотреться здесь.

Дориан вошел в столовую. Он приближался к ней медленно, тяжелыми шагами, что никак не было похоже на его обычную легкую, почти мальчишескую походку. Его лицо было до странности мрачным. Розмари продолжала болтать, рассуждая об освещении, о раме и достойном месте для картины, но мысли ее были целиком заняты близостью к нему. Он остановился совсем рядом, и она почувствовала сладковатый мускусный аромат, который опьянял ее. Ночью, во сне, она вдыхала этот аромат, он наполнял ее живительной энергией.

– Зачем ты пришла? – спросил он без тени улыбки, едва освещенный тусклым светом.

Розмари почувствовала, что заливается краской. Неужели все так очевидно? «Только взгляни на себя, – подумала она. – Ты ворвалась сюда с таким видом, как будто готова была броситься под поезд».

– Я принесла картину, Дориан, – заговорила она. – Я пришла отдать ее, потому что не могу больше держать ее в студии. Не могу находиться рядом с ней ни минутой дольше.

Дориан не проронил ни слова. Он всегда умел оставаться восхитительно спокойным. Это помогло ей сформулировать мысли, мучившие ее все это время.

– Дориан, с той минуты, как мы встретились, я целиком нахожусь под вашим влиянием, – сказала она, опустив голову. Нужно продолжать, ей необходимо было сказать правду. «Мир все время лжет мне, – думала она. – Но я не хочу лгать в ответ». – Вы подчинили меня себе: мою душу, мой разум, силу воли – все. Вы стали для меня воплощением неуловимого совершенного идеала, который все время преследует нас, художников. Я боготворю вас. Я чувствую ревность ко всем, с кем вы заговаривали. Хелен! Я никогда не прощу ее за то, что она отняла вас у меня, но сейчас дело не в этом. Я хочу, чтобы вы целиком принадлежали мне. Это единственное мое желание с тех пор, как я впервые увидела вас. Я счастлива, только когда вы рядом со мной. Или когда вас нет рядом со мной, я не знаю. Я все время охвачена невыносимым желанием. Эти сны – все, что вы делаете со мной, то есть все, что мы делаем вместе, – они стоят у меня перед глазами днем и ночью. Я никогда не говорила вам об этом, потому что сама едва могла понять, что со мной происходит. Я понимала только, что удостоилась увидеть совершенную красоту, и мир, все, что я видела, наполнился красотой. Это было прекрасное чувство, слишком прекрасное, наверное, потому что в нем таилась опасность – потерять все в одно мгновение. Проходили недели, и я все больше растворялась в вас. Так долго я скрывала правду от себя самой, но сейчас в этом уже нет смысла.

В порыве откровения она взяла его за руки и прижала их к сердцу. Она боялась встретить отказ в его глазах, поэтому смотрела только на его руки, представляя себе, как они рвут на ней рубашку, как это было в ее снах.

– Наверное, Хелен права! – воскликнула она. – Подавлять свою природу – гораздо больший грех, чем дать ей свободу.

– Ох уж эта Хелен, – произнес он с жестоким смешком. – Она проводит дни, рассуждая о неправдоподобном, и ночи – вытворяя немыслимое.

– Вы говорите, как она, – сказала Розмари. Она не хотела, чтобы он произносил ее имя. Она задыхалась, ей уже казалось, что она видит Хелен и ее насмешливую гримасу позади Дориана. – Я говорила Хелен о своей одержимости вами, Дориан, и она просто посмеялась надо мной. Я не обратила на это внимания, так я уже привыкла к ее насмешкам. Но после того, как она отняла вас у меня, я поняла, что не могу безмолвно сидеть, пока она играет с вами, как кошка с мышью. Я не знаю, что произошло между вами, но вы так бесстрастны и подавлены, что это, очевидно, было неприятно. Как будто Хелен может принести кому-нибудь счастье! Иногда кажется, что она всей душой стремится к противоположному.

Розмари чувствовала, что сейчас разрыдается. Почему они должны говорить о Хелен? Она держала руки своего возлюбленного в своих руках – и он не отталкивал ее!

– Возможно, глупо было полагать, что между нами может быть что-либо, кроме дружбы. Если так, вы не должны сердиться на меня за эти слова, Дориан.

Закусив нижнюю губу (она знала, что это нравится ему), она наконец решилась взглянуть на него. Ее поразило то, что она увидела в этих серых глазах с тяжело нависшими веками – жадный, первобытный голод. Она все еще держала его руки, и внезапно он немного высвободил их, легко коснувшись ее груди.

– Дориан, – проговорила она, уже прекрасно понимая, к чему это приведет.

Он прижал палец к ее губам.

– Тише, – произнес он.

Он проследил пальцем изгиб ее губ, изучая ее с осторожностью хищника.

– Я знал, что этот момент настанет, Розмари, – сказал Дориан. Другая его рука соскальзывала за корсаж, ощупывая округлую молочно-белую плоть. Она почувствовала, что внизу живота разгорается пламя, и целиком отдалась его прикосновениям. Он наклонился к ней, и она почувствовала его горячее дыхание на своих губах. Она затрепетала в ожидании, но он не поцеловал ее.