Оскар Уайльд - Пятьдесят оттенков Дориана Грея

Автор не пренебрегал ни единой деталью, но язык был труден для восприятия. Метафоры, избыточные, как цветы орхидеи, были такими же изысканными, как их аромат. Описания ощущений, которые испытывал герой, можно было бы приписать философу-мистику и самому откровенному порнографу. Сложно было понять, что это – духовные упражнения средневекового святого или исповедь современного грешника. Эта была опасная книга. От ее страниц исходил душный запах ладана, который отравлял сознание. Ритмическое звучание монотонных фраз, которые, казалось, состояли из чередующихся повторов, погружало Дориана в мечты, из которых рождались сладострастные образы. Вожделение до такой степени накаляло его изнутри, что его начинала бить лихорадка. Он читал и несколько раз был вынужден открывать свой ящик, полный вульгарных открыток, и опорожнять свой пенис прямо на гладкие простыни.

Ему приходилось напоминать себе, что это всего лишь слова. Слова! Он повторял это снова и снова – «слова», – чувствуя, что они постепенно освобождаются от смысла. Слова обладали такой ясностью, такой живостью и такой жестокостью, такой магической силой! Казалось, они могут плавить самый прочный материал и обладают собственной сексуальной энергией.

Он чувствовал, как слова ползут вверх и вниз по позвоночнику и забираются к нему в брюки. Он чувствовал потребность выйти из этой комнаты, убежать из этого дома. Ему нужно было курить, вдыхать запахи, смеяться, танцевать и заниматься любовью. Решено! Нужно увидеться с Хелен. Какой смысл прятаться от своей изначально порочной природы? Какой бы путь ни избрал Дориан – он будет вымощен грехами. В конце концов, желание провести одну ночь, полную чувственных наслаждений, было не более кощунственным, чем его намерение жениться на собственной сестре и породить целый выводок ублюдков, обреченных на адские муки. Да, он должен увидеть Хелен. Они съедят по кровавому куску мяса в Сент-Джеймс, а потом поедут в Бренди-Бэл и как следует напьются бурой жидкости, от которой раздуваются животы, а сердца наполняются предательской храбростью.

Одеваясь к ужину, он не удержался и снова взглянул на себя в зеркало. У Розмари был верный глаз художника – он действительно был идеалом мужской красоты! Ему даже не нужно было упражняться, чтобы сохранить прекрасную фигуру. А лицо! Его взгляд проникал до глубины души. И эта красота останется с ним навсегда. Он тщательно изучил свое лицо в зеркале, пытаясь заметить хоть один изъян, но нет – оно было совершенным. Он пригладил брови и, ощупав выдающийся вперед подбородок, торопливо начал бриться. Он задел шею острым лезвием бритвы, но на коже не осталось и следа. Портрет будет кровоточить вместо него.

Дориан уже собирался уходить, как вдруг уловил в зеркале знакомое выражение лица – не свое. Это было лицо Розмари. Господи, как он мог не замечать этого раньше? Тот же овал лица, линия губ, безупречная улыбка.

«Ничего удивительного», – подумал он, и это должно было стать последней мыслью о его возлюбленной, Розмари, на долгое время. Она появлялась иногда в его снах, но, как только отнимала свои красивые полные губы от его губ, лицо ее хмурилось, морщилось, искажалось, превращаясь в отвратительную гримасу. И она напоминала уже не его, а их уродливого отпрыска – портрет.

В течение нескольких лет Дориан Грей не мог избавиться от влияния желтой книги. Правильнее сказать, что никогда и не стремился избавляться от него.

Обольстительный молодой человек, Альфонс Гри, в котором удивительным образом сочетались качества философа и эротомана, казался Дориану своего рода прототипом его самого. Книга как будто рассказывала историю его жизни, которую ему только предстояло прожить. Хотя были и несовпадения. Например, Альфонс не собирался жениться на своей собственной сестре. В этом смысле Дориан был менее удачлив, чем он, но, по его собственному мнению, книга значительно проиграла из-за того, что автор не включил это обстоятельство в список недостойных поступков своего героя. От Альфонса Дориана отличало еще и то, что мсье Гри не был одарен вечной молодостью, собственно, как и любой другой смертный, и умирал несколько лет в мучительной агонии. Под конец жизни он начал испытывать страх перед зеркалами. Поверхность полированных предметов, стоячая вода – все, что когда-то было источником восхищения и удовлетворения, теперь вызывало гротескный ужас. Он увял и сморщился, его ласки больше никого не привлекали. В конце концов, единственными, кто еще мог прельститься им, были потасканные шлюхи и вороватые цыганки, зловонные, кишевшие мерзкими заболеваниями.

Дориан читал последние страницы с каким-то жестоким удовлетворением. Румянец выступал на его вечно молодых щеках, когда он раздумывал над тем, как бы могла измениться эта книга, если бы Альфонс обладал преимуществом Дориана. Возможно, эта история не имела бы даже конца, а ни о какой морали и речи бы не шло. Дориан по ошибке прожил жизнь, которую должен был прожить Альфонс Гри. Красота всегда останется при нем, и ни одна женщина не найдет в себе сил оставить его.

Страсть к сексуальным удовольствиям каждую ночь тянула его на поиски приключений. Хелен всегда была при нем, но с годами все реже принимала в них участие. Остатки былой красоты опали, как увядшие лепестки. Ее полные губы покрылись морщинами, а в глазах нераздельно властвовали тени. В улыбке по-прежнему сквозило коварство, но благодаря складкам вокруг рта она не могла больше никого соблазнить. Дориана передергивало, когда он представлял, чем они занимались раньше. Порой в полумраке экипажа или в слабо освещенном коридоре гостиницы она униженно намекала ему на возможность возродить их отношения. Ему было стыдно за нее, и он притворялся, что не понимает.

Лорд Генри Уоттон постарел еще быстрее и вскоре заболел, хотя умер, казалось, уже давно. Хелен унаследовала огромное состояние, которым пользовалась еще при жизни своего мужа, и они вдвоем с Дорианом поехали в путешествие по Европе. Расставляя умелые ловушки, они охотились на женщин, которые могли удовлетворить любой вкус. Те, кто не находился под воздействием наркотиков, жаждали внимания Дориана. В такие моменты Хелен, как когда-то в гримерной Сибилы Вейн, забивалась в темный угол и удовлетворяла себя, довольствуясь скромной ролью наблюдателя.

В Лондоне они проводили большую часть времени. Но у этого были свои недостатки. Дориан оставался все так же красив, и это давало обществу пищу для злословия. В клубах распространялись самые разнообразные слухи о нем. Но женщины, едва почувствовав на себе жадный взгляд его серых глаз, переставали верить в его порочность. Он выглядел, как человек, которому удалось избежать соблазнов мира. Даже мужчины замолкали, когда он входил в комнату. Всем казалось, что сама открытость и чистота его служили упреком для сплетников. Его присутствие воскрешало в их памяти времена, когда им самим были еще неведомы пороки. Они недоумевали, как ему удалось сохранить красоту нетронутой.