Оскар Уайльд - Пятьдесят оттенков Дориана Грея

Он поставил лампу на пол. Пламя взметнулось вверх багровыми искрами, и фантастические тени легли на стены. Казалось, что в этой комнате уже давно никто не жил. Выцветший гобелен, накрытая покрывалом картина в углу, старый итальянский сундук и полупустой книжный шкаф – больше здесь не было ничего, не считая стола и стула. Все было покрыто пылью, стоял затхлый запах плесени. Серая мышь лениво пересекла комнату и исчезла в дыре в стене. Порывы ветра сотрясали окно, и оно грохотало, как решетка тюрьмы.

– Ты все еще хочешь знать? – тихо спросил Дориан.

– Да, – ответила она и подумала, что все это начинает затягиваться. Неужели он готовит ее к какому-нибудь порочному эксперименту?

– Рад это слышать, – ответил Дориан, зловеще улыбаясь. – Ты единственная, кому дано право знать обо мне все. Ты повлияла на мою жизнь больше, чем тебе кажется.

Розмари почувствовала, что краснеет, и прикусила губу.

Дориан с досадой отвернулся.

Неужели искушение все еще так велико, спустя столько лет? Когда они сидели в библиотеке и он пожирал ее глазами, опрокидывая бокал за бокалом, ей казалось, что он борется с желанием, другого объяснения она не могла придумать. Она размышляла, не привел ли он ее в эту комнату, чтобы переступить границу дозволенного, чтобы снова овладеть ею? Не было ли в этом какой-то порочной логики, логики, присущей Хелен Уоттон, – если совершить преступление вдали от посторонних глаз, можно сделать вид, что его и не произошло?

Дориан шагнул по направлению к картине и схватил себя руками за волосы. Он дошел до крайней степени напряжения, как будто больше не мог бороться с желанием. Розмари казалось, что она понимает его, как никто другой. Она знала, что такое желание – каждую ночь в течение этих двадцати лет она вынуждена была бороться с ним и быть побежденной. Их последний день вместе засел у нее в памяти, как осколок стекла. Любое переживание как будто наталкивалось на него снова и снова, не давая ране затянуться. Розмари все еще видела, как ужасное письмо Хелен дрожит у нее в руке, чувствовала Дориана у себя внутри. Она не хотела расставаться с этим ощущением и решилась смыть его с себя только через несколько дней. Она впервые касалась своего тела сама, и это не принесло ей никакого удовольствия – вместе с водой уходила последняя надежда. Розмари не могла отделаться от снов о нем, и ночи превращались в пытку: как наяву она чувствовала, как его язык скользит по ее животу и дальше, вниз, искусно касаясь самых интимных частей. Дни были еще хуже, потому что она не могла полностью отдаться воспоминаниям. По крайней мере, она могла писать. Иногда это приносило ей облегчение. Когда она не могла писать, она молилась.

– Ты думаешь, что только Бог может увидеть душу, Розмари? – допытывался Дориан. Он положил руку на раму картины в углу.

Розмари не знала, что ответить. Она только сильнее закусила губу.

– Да перестань ты это делать, это сводит меня с ума! – внезапно воскликнул он.

Розмари отпустила губу. Да, она еще сохранила власть над ним – его реакция была тому подтверждением.

– Прости, – сказала она, раздумывая, как ответить на его вопрос. – Да, только Богу дано увидеть душу. Все это знают.

Дориан засмеялся. Его смех тоже был другим. Казалось, что он только неумело играет роль, неспособный уже ни страдать, ни радоваться.

– Подними это покрывало, и увидишь мою душу, – произнес он.

Розмари взглянула на полотно. Это очередной загадочный способ соблазнить ее?

– Дориан, что происходит? – спросила она.

– Что – не хочешь? Не хочешь, да? – закричал он, наступая на нее. – Тогда я сам это сделаю! – Он сорвал покрывало и бросил его на пол.

Она почувствовала, что ее сердце сейчас выскочит из груди. Розмари услышала, как вскрикнула от ужаса, но не могла произнести ни слова. В неясном свете на нее смотрела с холста отвратительная маска.

– Господи боже!

Она подняла лампу и поднесла ее к картине. В левом углу она разглядела свои собственные инициалы, выведенные красным. Но что это за отвратительная пародия, ужасная насмешка?! Она не могла написать такой портрет – никогда бы не стала писать такого уродливого старика. Она была уверена в этом, и от пронзившей ее ужасной догадки кровь застыла в жилах.

На портрете еще можно было разглядеть следы былой красоты Дориана Грея – золотистый оттенок поредевших волос и рисунок губ. В безразличном взгляде серых глаз еще была притягательная сила. Благородство сохранилось в линии точеного носа и высокой шеи.

– Что это? – в ужасе воскликнула она.

– Не узнаешь? – произнес он, меряя шагами комнату. – Много лет назад, когда я был еще совсем мальчиком, ты встретила меня, завлекала своей лестью и научила восхищаться собственной красотой. А потом познакомила со своей подругой, Хелен Уоттон. Она разъяснила мне значение молодости, а ты написала портрет, который открыл мне ценность красоты. В безумном порыве я взмолился о чем-то, ведь ты зовешь это молитвой, – и до сих пор не знаю, жалею ли об этом или нет…

– Я помню! – воскликнула Розмари. – Я навсегда это запомнила! Но это невозможно.

Она беспомощно огляделась в поисках объяснения, каким бы нелепым оно ни оказалось. «Это сырость. Плесень разъедает краски. Или краски сами содержат в себе какой-то ужасный яд. Ведь это невозможно!» – думала она.

– Что невозможно? – бормотал Дориан, подойдя ближе и забирая у нее лампу.

– У меня не было никакого злого умысла, – говорила она. – Ты был идеалом, я не встречала никого, кто столько бы значил для меня. А это лицо – лицо демона.

– Это лицо моей души.

– Боже мой! Кому я поклонялась? Кем восхищалась?

– Каждый из нас носит в себе рай и ад, Розмари, – с гримасой отчаяния сказал Дориан.

– Это так, господи, это так! – воскликнула она. – Что ты сделал со своей жизнью?! Ты, должно быть, еще хуже того, что о тебе говорят!

Она выхватила лампу и еще раз вгляделась в портрет, как будто стараясь запомнить ужасные черты. Какое-то ужасное заболевание пожирало его красоту. Человек на портрете был гораздо старше тридцати восьми лет. Ее рука задрожала, и лампа с шипением упала на пол. Дориан раздавил ее ногой, и она погасла. Розмари бросилась на шаткий стул и закрыла лицо руками.

– Какое наказание, господи! Дориан, какое ужасное наказание!

Розмари всхлипывала, прижимая ладони к лицу. Затем, как будто поняв, что эти руки потеряли все свое изящество и были похожи на тряпичные руки куклы, сделанные неумелым мастером, она в отчаянии начала их заламывать. Потом она сложила ладони перед собой и взглянула на Дориана.

– Помолимся, Дориан, – прошептала она. – Избавь нас от искушения. Прости нам грехи наши. Прости нам беззакония наши. Давай помолимся вместе. Однажды молитва, произнесенная в гордыне, была услышана. Покаянная молитва тоже будет услышана. Я слишком преклонялась перед тобой. Я была наказана. Ты тоже преклонялся перед собой. Мы оба были наказаны.