famlia - Sing For Me, Cry For Me

Конечно, было и то, чем Гарри никогда бы не решился с ней поделиться. Он ни минуты не сомневался в её понимании и способности к состраданию, и был более чем уверен, что даже в данном вопросе она оказалась бы целиком и полностью на его стороне, но он никак не мог набраться смелости рассказать ей всё правду. И он искренне не мог понять причину этой нерешительности. Он знал, что ему просто жизненно необходимо выкинуть всё произошедшее из памяти, но временами его охватывали сомнения: что же именно он так страстно жаждет забыть? То, что с ним вообще произошло что-то подобное? То, что всё это с ним проделал Люциус Малфой? То, что он оказался не в состоянии защитить себя? Или, может, то, о чём где-то в самой тёмной глубине его подсознания нашёптывал вкрадчивый внутренний голос: что он наслаждался каждым мгновением совершаемого над ним насилия; и неважно, происходило это с его согласия или нет.

И он был уверен, что Гермиона вряд ли будет в состоянии понять это. Ведь он и сам до сих пор так и не смог, ни понять этого, ни простить. Он не мог простить себя; не мог простить Люциуса; он всё ещё винил и ненавидел Снейпа за то, что он оставил его там одного, безоружного и беззащитного. И наконец он винил Драко Малфоя, послужившего первопричиной всего произошедшего. Но из всех этих людей, именно на него вина лёгла самый тяжким грузом, поскольку он так и не смог просто взять и забыть обо всём.

Но среди всей той неразберихи, что сейчас царила в его голове, была только одна вещь, в которой он был абсолютно уверен. Он был уверен, что Рон никогда не сможет его понять и простить. Вместо этого он скорее станет обвинять самого Гарри в том, что тот оказался слишком слабым и не таким безупречным, как он всегда о нём думал.

И хотя все события, так кардинально испортившие ему жизнь, произошли только в эту пятницу, Гарри уже сейчас чувствовал себя постаревшим и потрепанным, будто бы изношенный, много повидавший в своей жизни ботинок. Словно прошло не два дня, а как минимум целое тысячелетие, которое всей своей немыслимой тяжестью навалилось на его плечи. И он буквально всем своим существом ощущал, как с каждой прожитой минутой становится всё взрослее и взрослее. Гарри даже пару раз был вынужден внимательно изучить на себя в зеркале, чтобы убедиться, что он по-прежнему молод. Во всяком случае, для окружающего мира.

Он никогда раньше столько не размышлял о своей жизни; никогда раньше не пытался забыть так много из своей жизни. Все эти мысли бесконечной чередой кружились в его разуме и тесно сплетались с его чувствами, образую запутанную паутину, которая затягивала его в свои тенета всё глубже и глубже. И он никак не мог выкинуть их из головы. Совершив очередной виток, эти мысли снова и снова настойчиво возвращались к нему.

Он всё ещё прекрасно помнил прикосновение /его/ пальцев, касание /его/ губ. Поцелуи и всё то, что с ним делал Люциус. Кожа к коже. Язык к языку. Помнил себя, извивающимся и содрогающимся между ледяной голой каменной стеной и сильным горячим телом. Где-то посреди всего этого безумия, он окончательно потерял самого себя; он позабыл, кто он такой и кто такой Люциус; он утратил способность связно мыслить и полностью отдался на волю чувств. Агония и боль, пламя и лёд, желание и отвращение, ненависть и?..

Вне зависимости от того, сможет он всё это забыть или нет, вряд ли он когда-либо будет в состоянии убежать от того факта, что посреди всей этой творимой над ним несправедливости, он чувствовал одновременно и чудовищный ужас, и необъяснимую, немыслимую правильность всего происходящего. Словно это было что-то, чему суждено было произойти. «Сожалею, любовь моя, но я должен был это сделать». Должен был это сделать. Сделать /это/? Звучит так, будто вся жизнь Гарри - не более чем сценарий, согласно которому ему было предназначено сыграть роль в какой-то очень важной пьесе, но все почему-то позабыли ему об этом сказать. И когда он был уже на сцене, его, без малейшего предупреждения, страховки или дублёра попросту столкнули в круговорот действия. Словно он был всего лишь послушной марионеткой в чьём-то спектакле, в котором его собственная воля не значила ничего. Где он ни за что не отвечал. Где он делал только то, что ему указывали. И он делал. Делал всё, что ему приказывал Люциус. Он плакал и подчинялся, как и просил Люциус. Он делал всё, о чём тот просил. Гарри содрогнулся.

Из всего, что произошло той ночью, ему ярче всего запомнилось чувство какой-то непонятной завершённости. Словно бы две ранее разлучённые половинки наконец полностью слились в одно неделимое целое. В это, растянувшееся в бесконечности, мгновение он и Люциус были едины, и не существовало ничего, что могло бы заставить его забыть это невероятное ощущение. Капитуляция, обернувшаяся Завершенностью, и переродившаяся в Единение.

Он поперхнулся тыквенным соком. Тыквенный сок?

Гарри огляделся и обнаружил себя сидящим в Большом Зале рядом с Гермионой, которая выглядела так, словно находилась сейчас где-то на Луне.

«И как давно мы уже в Большом Зале? Не могу поверить! Я могу выкинуть из головы всё что угодно, кроме того, что действительно нужно!» В этот момент Гарри окончательно понял, что проиграл и принялся биться лбом о столешницу.

Гермиона, полностью погружённая в мир собственных фантазий и вряд ли отдающая себе отчёт в том, где она в данный момент находится и как сюда добралась, внезапно была вырвана из охватившей её полудрёмы судорожными задыхающимися звуками, которые издавал Гарри. И теперь девушка с тревогой наблюдала за ним, впрочем, как и все остальные собравшиеся в Большом Зале. Но одна пара глаз следила за ним даже более чем просто заинтересованно.

- Гарри? - спросила Гермиона, положив руку Гарри на плечо. Тот дёрнулся и отшатнулся так резко, будто его электрическим током ударило. - Гарри? С тобой всё в порядке?

- Нет.

- Что случилось? - спросила Гермиона дрожащим голосом, страшась того, что Гарри сейчас снова начнёт кричать на неё точно так же, как и вчера.

- Гермиона, ты помнишь, как мы добрались до Большого Зала?

- Честно? Нет.

- Вот и я тоже.

- Ну, это вряд ли достойная причина, чтобы настолько отчаянно биться головой об стол.

- Извини за сок.

- Прости? - смущённо переспросила Гермиона.

Гарри молча указал на сок, заливший всё вокруг того места, где они сидели.

- Ах, это. /Scourgify/. Итак, что это было? - Она решила пока воздержаться от любых прикосновений к Гарри.

- Вот ты мне и скажи.

Впервые за все те годы, что Гарри был с ней знаком, Гермиона не знала, что сказать, и от этого начала даже заикаться.

- Я? Ну... Я не знаю... Ну, я всего лишь…

Гарри внезапно рассмеялся, тем самым, заставив Гермиону раздражённо вздохнуть.