GrayOwl - Партизаны Подпольной Луны

А потом затащить под обычным предлогом навестить кума в Мэнор и, может быть, очень может быть, что тот после долгой разлуки и, озверев от одиночества в изгнании, и согласился бы на притязания Малфоя к его детородному органу. Хотя бы чуточку, хотя бы почувствовать… его вкус, вкус его спермы. На большее лорд Люциус вполне трезво не рассчитывал.

А в это время Гвенн с герцогом Густавичем гуляла по саду, оживлённо беседуя и находя всё больше точек соприкосновения с его, оказывается, нежной, как у девушки, и чувствительной душой. У миссис Малфой была ideé fix - затащить герцога в оранжерею и там предаться запретной, но, судя по его чувственному поцелую, который она так и не забыла, приятной любви. Той любви, которая доставляет то самое огромное, невиданное наслаждение, сначала тянущее внизу живота, а потом раскрывающееся незримым цветком в путешествии по небесам Радуги.

- Вы так милы и непосредственны, миледи…

Герцог говорил это уже в который раз, но Гвенн не надоедало слушать комплименты. Она толком ни разу и не слышала их от мужчины, только убегая с подружками в кафе, где за ними стеной стоял шёпоток:

- Глядите, как разодеты! А какие куколки! Все, как одна, с фарфоровыми, словно нарумяненными, личиками!

Но «серьёзные», предназначенные ей, только ей одной комплименты именно в свой адрес Гвенн получала только на каникулах от окружавшей её валлийской знати, говорящей:

- Гвенн - настоящая валлийка. Даже французское воспитание не может исказить плавные черты её лица, изменить цвет её агатовых глаз, заставить её жёсткие, прямые, чёрные, как перья мудрого священного ворона, волосы завиться, заставить поблёкнуть её алые уста, побледнеть - её белое, как снег, округлое личико.

Да-а, тот, кто станет мужем Гвенн, тот, которому родит она наследника, эта Гвенн пар Валискианнон, счастлив поистине будет тот мужчина.

Но надо девочке надо сперва дать закончить образование.

С этим соглашались все - и молодые мужчины, и старухи.

Больше личных ободряющих комплиментов Гвенн в своей короткой жизни и не слыхивала. А тут… комплименты личные, от красивого, она всё больше убеждалась в его своеобразной красоте, молодого, очень молодого, моложе её мужа, мужчины. И он при такой красоте не женат! Свободен! Значит, Гвенн совершит только «односторонний» грех, только для себя, но ведь она каждую ночь так тяжко страдает, невозможно сказать есть, как.

У этого… противного, жирного супруга пред Мерлином и людьми… он такой же толстый и раскормленный, как его носитель, да, именно, носитель, потому, что владеть, орудовать он им с женщиной совершенно не умеет. А у этого иностранца… он, наверное, такой же тонкий, как сам герцог Остиус… Он подошёл бы её нутру.

- А, скажите мне, как есть, герцог…

- Можно просто Остиус, Ост.

- Тогда меня можно просто Гвенн безо всяких этих «миледи». И давайте перейдём уже на «ты». Меня побивает это английское, двусмысленное «Вы». Оно то ли «Вы», то ли «ты», не разберёшь.

Гвенн окончательно расслабилась только, когда Ост дал согласие на «ты». Ей, знающей это тёплое слово по-валлийски, было теперь ещё лучше с ним, Остом, как он сам назвал себя, хотя ей нравилось больше его полное имя.

Наконец, она решила, что не сношаться же на ещё сыроватой, хоть и очень ароматно и зазывно пахнущей молодой травой земле, на ставшем весьма прохладным воздухе, доносящим запах первой листвы. Наконец-то, разрешив себе думать так, Гвенн повела молодого мужчину в тёплую оранжерею…

… Побывав на жёлтом небе, она уже было готовилась перейти на оранжевое, где водились добрые циклопы, но услышала посторонний шум и голос:

- Да что Вы себе позволяете, леди Гвенн?! И это на четвёртый день после того, как Вы стали де-факто супругой моего единородного, любимейшего сына! Так позорить фамилию Малфоев, как не делала это ни одна женщина, вошедшая в наш род! Вы - валлийцы, вообще неотёсанны!..

- Дикари, - только и промолвил ставший уже любимым голос.

Голос, шептавший ей нежные слова о неземной страсти, охватившей его, Оста, о неизъяснимой прелести её, Гвенн, как женщины, столь не своенравной, столь тихой, столь покорной, так отдающейся каждой ласке, ах, как жаль, что нам нельзя раздеться полностью и увидеть друг друга, не сокрытыми завесами одежд…

Гвенн, лишь услышав это единственное слово… тотчас спустилась с Радуги и поняла, что её предал тот единственный, которому она доверила свою честь, честь замужней женщины. Ей стало невыносимо, небывало тяжело, и она, одёрнув подол и натянув лиф платья, выбежала из оранжереи и побежала было с изменившимся лицом к пруду.

Несчастная юная женщина хотела выплакаться там в одиночестве да ещё и перед ночью, уже пятой по счёту, с нелюбимым, неподходящим ей ни в какую и… никуда, мужем, но… наткнулась на защитный барьер, который Малфой возвёл в парке на ночь, наряду с остальными, более отдалёнными. Он никак не ожидал, что гости пойдут слишком далеко от имения в ночь холодную, начала апреля всего, когда в парке уже промозгло.

Впрочем, он имел честь сообщить гостям о наличии защитных барьеров в парке Мэнора, предупредив их заранее, а кто попался, тот и дурачок. И хотя Гвенн гуляла с острожным Остом неподалёку от дома, она, увлечённая беседой, так и не услышала предупреждения.

Гвенн забилась в страшных конвульсиях, облечённая холодным голубоватым свечением контура, заполучившего жертву. Она успела испытать даже некоторый «неправильный» экстаз, пройдя всю Радугу задом наперёд, начав с неба красного и закончив путешествие на небе зелёном. Она знала, что так начинается Тудроускэн - Болезненная Смерть.

Там, среди мудрых, добрых единорогов и осталась душа её на некоторое время, покуда боль, неестественная, выламывающая кости из суставов, не объяла её. Она страшно закричала, на помощь ей бежал уже не разгневанный, а испуганный лорд Малфой-старший.

По его повелению контур был снят, но поздно - Гвенн упала, дёргаясь всем телом, как после воздействия тока высокого напряжения. Она вся занялась голубоватым пламенем, и напрасно Малфой спешил снять с невестки защитное заклинание. Было поздно, Гвенн сгорела дотла на его глазах и при собрании некоторой части публики, прибежавшей на истошный, животный, жуткий вопль.

Драко овдовел, едва успев жениться, но так и не сумел зачать жене, поэтому он теперь снова спокойно лежал себе в кроватке своей спальни, в ласковых и страстных объятиях активно утешающего сына рара, и ему, вернее, им обоим, было сейчас очень хорошо.

Гости так и не разбрелись по спальням, очевидцы рассказывали жутчайшие сказки на ночь, о том, как горела, дёргаясь всем телом и страшно крича, молодая жена Драко, наследника рода Малфоев. А ведь была она, наверняка, уже беременна, вот ужас-то какой! Ещё бы ей не быть беременной, ведь главное для Малфоев - это продолжение рода, а уж Драко так старался, что жена его возглашала на пол-дома не своим голосом, наверное, от небывалого удовольствия, доставляемого ей.