Шахразада - Древние чары и Синдбад

– Тому есть много причин, юноша, – неторопливо ответил лекарь. Он подал Синдбаду пиалу, полную горячего чая, и указал на место напротив себя. – Во-первых, потому, что твоя супруга вовсе не хворает. Да, среди тех, кто тяжко болеет, встречаются такие, кто несколько дней, а иногда и недель пребывает на зыбкой грани между смертью и жизнью. Это состояние, конечно, не болезнь – скорее сие есть способ защититься от хвори, обмануть ее…

– Сказки варварских племен говорят, что надо выпить мертвой воды, дабы хворь подумала, что смерть ее опередила.

– Мудро… В сказках иногда достает и мудрости, и здравых наблюдений за миром вокруг нас. А что еще говорят эти сказки?

– Что потом надо выпить живой воды и восстать молодым и полным сил, – хмуро ответил Синдбад. Весь этот разговор казался ему пустой тратой времени, юноша стал бояться, что еще минута-другая – и его прекрасная, подобная богиням жена умрет, так и не покинув объятий Морфея.

– Что ж, и сие наблюдение не лишено смысла. Однако, боюсь, мало подходит тебе – ибо нет у нас ни мертвой, ни живой воды.

– Но что же делать, мудрейший? Мне говорили, что ты знаешь о сне все, что лучше тебя никто не составит снадобья, погружающего в крепкий и здоровый сон!

– Это чистая правда, мальчик! Лучше меня сие никто сделать не сможет! Но я никогда еще не сталкивался с тем, что человека надо пробудить – куда чаще я сталкиваюсь с жалобами на то, что мои хворые не могут уснуть…

Синдбад тяжело вздохнул – надежды на легкий исход таяли.

– Увы, друг мой, вряд ли я тебе помогу. Попробуй смочить ей уста крепким кофе, самым крепким, какой только сможешь купить и сварить.

– А если кофе не поможет?

– Тогда… Быть может, напиток из далекой страны Чин… Он так же бодрит и столь же приятен на вкус… Свари кофе и сдобри его перцем и имбирем. Скорее более имбирем, чем перцем. Говорят, что такой кофе поднимает и хладный труп!..

С таким невеселым напутствием Синдбад отправился домой. На никогда не спящем базаре он нашел и свежайший, ароматный имбирь, и горячий, горящий на солнце перец, доставленный через полмира из далекой сказочной страны Фузан. О кофе, конечно, можно было не беспокоиться – в каком же доме прекраснейшей из стран мира под рукой Аллаха всесильного и всевидящего нет дома лучших зерен? В каком доме не передается из поколения в поколение заветный рецепт его наилучшего приготовления?

Сваренный по всем правилам кофе дымился в медной джезве. Но запах на Амаль не подействовал. Как не подействовали и капли ароматного напитка на губах. Не открывая глаз, она слизнула их и, вздохнув, повернулась на другой бок.

К сожалению, снадобье лекаря оказалось столь же ценным, сколь и молитва имама.

– Следует, наверное, признать тщетность моих попыток, – проговорил Синдбад, допивая напиток, так и не ставший целительным снадобьем. – Когда солнце соберется на покой, думаю, мне нужно отправиться в дом мастера Дахнаша и узнать у уважаемых родителей моей прекрасной, что с ней и как мне ее излечить…

Перед мысленным взором Синдбада встала ужасная картина: матушка Амали, прекрасная Маймуна, покрывает слезами руку дочери, а мастер Дахнаш тщетно пытается скрыть слезы. «Увы, зять наш, мы не ведаем, что приключилось с нашей красавицей… Мы не знаем, как тебе помочь…»

– Хорошо будет, если они не пригласят стражников, подумав, что это я опоил снотворным зельем их дочь. А стражники и разбираться не будут – проводят в зиндан, да и забудут на десяток лет обо мне и моей несчастной доле. Нет уж, сколь бы мудры ни были родители Амали, но я сам должен понять, что произошло и как вернуть к жизни мое уснувшее сокровище.

Еще одна ночь рядом со спящей Амалью не принесла Синдбаду ни покоя, ни отдыха. Однако долгие полуночные размышления все-таки не были пустыми. Ибо вспомнил юный супруг о знахаре, что нашел приют у восходной городской стены. На базаре (о Аллах великий, где же еще!) рассказывали, что знахарь этот молод, что нашел он путь сюда, под длань защитника всех правоверных, из невероятно далекой полуночной варварской страны. Говорили также, что снадобья знахаря не так горьки, как снадобья лекарей, что излечивает он и словом, и взглядом, и даже повернувшись к недужному спиной.

– Ну что ж, полуночный знахарь ничем не хуже полуденного лекаря… Возможно, даже лучше.

Едва взошло солнце, как Синдбад покинул опостылевшее ложе, воистину одр скорби, и отправился к восходной городской стене, где много лет уже находили себе приют иноземцы – с полудня и полуночи, с заката и восхода. Приверженцы Исы и Заратуштры, принца Гаутамы и сотен иных богов… Были среди них и знахари, гордо именующие себя хакимами, были и циркачи, были и музыканты, встречались даже рисовальщики, не боящиеся гнева Аллаха всесильного за то, что изображают человека. Отчего-то здесь чаще всего можно было найти повивальных бабок и шептух.

Хотя сейчас ему, Синдбаду, было не до повивальной бабки, однако он мимоходом подумал, что с удовольствием торопился бы в этот квартал именно за ней в ожидании часа, когда прекрасная Амаль одарит его наследником.

Увы, сия радостная картина пока оставалась лишь далекой мечтой, а вот обиталище полуночного знахаря юноша смог найти без посторонних подсказок. Хижина (обиталище сие язык не поворачивался назвать домом) и впрямь прилепилась прямо к городской стене. Вокруг нее на веревках сушились пучки трав, издававшие оглушительный аромат. У порога грызлись за кость собаки, а некто, более всего походивший на одичавшего дервиша, помешивал в котле варево, которое в равной степени могло быть и едой, и снадобьем, и отравой. Или, быть может, так он пытался выстирать свое платье…

– Должно быть, это и есть успешный и мудрый Феодор… – пробормотал Синдбад.

Дервиш обернулся. Ярко-серые глаза выдавали в нем уроженца полуночи, рубище оказалось просто распахнутым на груди меховым халатом. А обувью служили не бабуши с загнутыми носами, а сапоги из непонятной кожи темно-серого цвета, зияющие дырами и щедро украшенные заплатами.

– Воистину, я Феодор, мудрейший из мудрых знахарей, успешнейший из успешных лекарей, знающий все под этим небом и смело взирающий в иные небеса!

Воспитание, данное мудрой матушкой, не позволило Синдбаду спросить, отчего это столь успешный, настолько мудрый лекарь ютится в собачьей конуре и почему от него разит, как в жаркий летний день от городской свалки.

«Хотя, может, сие есть непременное условие – не мыться, дабы не смыть с себя удачу. Варварские обычаи, что с них возьмешь… К тому же мне выбирать не приходится – лекари-то отказались мне не только продать снадобье, но даже подарить совет».