Шахразада - Любовь Хасана из Басры

Но, увы, Мехмет по-своему ведь тоже был прав. Да, перед ним не стояла такая величественная, быть может, недостижимая цель. Но ведь нельзя же дерзостью мечты оправдывать пренебрежение своими обязанностями и сыновним долгом, как нельзя величием цели оправдывать грязную низменность средств!

Укоры совести сделали свое дело – Хасан впервые за долгие месяцы стал обыкновенным веселым студиозусом. Вместе с Мехметом он гулял улочками городка, любовался звездами, не как усердный ученик на уроке, а как беззаботный юноша. Он пировал в трактире у весельчака Арутюна и даже позволял себе глоток веселого молодого вина.

Трудно быть убежденным трезвенником в стране, возвеличивающей виноградную лозу и восхваляющей ее плоды.

– Подумай сам, Хасан, – заметил его друг, – ведь лоза – такое же творение Аллаха всесильного и всемилостивого, как ты, я, барашек и звезда в небе. Аллах создал землю, виноградные лозы, а значит, и вино. Созданное Аллахом не может причинить вреда. Глупы лишь предрассудки…

Удивительно, но вино не усыпило Хасана. Не потянуло юношу и на великие подвиги. Он даже не стал спорить с Мехметом, доказывая, как сильно он уважает своего давнего друга. Капли пьянящей влаги помогли юноше лишь снять некий внутренний запрет, до сих пор удерживающий Хасана от рисования на людях. Впервые за поистине долгие годы его уголек набрасывал шарж за шаржем, портрет за портретом. Словно изображения вырвались на свободу из ненадолго ослабевших пальцев.

– Аллах милосердный, Хасан! Да ты стал настоящим художником!

– Нет, Мехмет, я только мечтаю стать им. Я потому и занимался словно безумный, что хотел, да и сейчас хочу понять, как же утроен человек, понять, как он двигается, ходит, говорит…

– Это огромная задача. Целой жизни, должно быть, мало, чтобы справиться с ней.

– Но размениваться на меньшие, согласись, друг мой, было бы неразумно. Да и времени жалко…

Мехмет усмехнулся.

– Друг мой, знал бы ты, сколь сильно ты сейчас походишь на своего отца. Ведь ему тоже никогда не были интересны простые задачи. Думаю, он мечтает сделать тебя царедворцем и политиком именно потому, что эта задача почти непосильная. И значит, как раз такая, как ему нравится.

– Быть может и так, друг мой, быть может и так. Не скрою, я не мечтаю походить на отца. И более того, надеюсь, что Аллах великий разрешит мне выбрать в жизни совсем иной путь.

– Так ты не оставил мысли стать художником?

– О нет. Я еще более укрепился в этом желании. Ибо лишь с углем или каламом в руках я чувствую себя нормальным, цельным человеком. Будто лишь рисуя, вижу я мир цветным и ярким, лишь изображая на бумаге обычный цветок, могу уловить его аромат, а попытавшись изобразить прекрасную девушку, могу плениться оригиналом.

– Несчастный! Так тебе еще неведома любовь женщины…

– Увы, это так, мой друг. Но мне снятся сны. Вернее, сон. Он столь удивителен, что моя душа целиком отдается ему, столь ярок, что более похож на реальность, чем настоящая жизнь, и более волнующ, чем самые страстные объятия…

И, не скрывая ничего, поведал Хасан Мехмету о сне и о девушке с прекрасной фигурой и волшебным лицом. Поведал, не стесняясь, и о чувствах, какие вызвала к жизни эта незнакомка.

– Более всего на свете, друг мой, мечтаю я увидеть эту прекрасную пери наяву, мечтаю…

И в этот миг Мехмет перебил друга.

– Аллах всесильный, посмотри, Хасан!

В круг танцующих, освещенная светом очага, вышла девушка изумительной красоты. Была она стройна и высока ростом. Толстые косы спускались по обеим сторонам веселого лица, огромные глаза сияли теплым медовым светом.

– Аллах великий, Мехмет, это она! Она, девушка из моего сна! Или девушка, до странности похожая на чаровницу из моего сна!

– Ну так ступай в круг! Не сиди сиднем! Должна же она увидеть того, кто грезит ею даже во сне!

– Но я же не умею танцевать! И потом – может быть, ей неприятны иноземцы… Или она…

– Хасан, прекрати! Будь мужчиной! Ну чего ты вдруг испугался?

Хасан, похоже, вняв настойчивости друга, но, чуть робея, все же вышел к очагу. Незатейливый мотив сделал свое дело, и вот уже Хасан перестал прятаться за спинами других. Простые движения древнего танца, казалось, пришли сами. Напротив Хасана появилась эта необыкновенная красавица.

Мехмету не было слышно, о чем говорили эти двое, но было отлично видно, как загорелись глаза друга.

– О Аллах милосердный, – пробормотал он, прихлебывая вино, – наконец и Хасан перестал быть затворником!

Мехмет оказался прав. Этот вечер удивительным образом изменил его товарища. Теперь Хасан находил время и для веселых потасовок, и для долгих прогулок с красавицей Наринэ, и для всего того, о чем еще месяц назад даже не думал.

Но, увы, стоило лишь ему попасть в библиотеку, как таинственная магия древней статуи вновь брала верх над его разумом.

Глаза каменного изваяния улыбались Хасану, губы, казалось, что-то шептали ему, а складки пышного одеяния готовы были взлететь от малейшего ветерка. Многие часы проводил Хасан перед каменной девой в надежде понять тайну статуи, но всегда уходил ни с чем. Вернее, приятели Хасана уводили его, еще более очарованного, чем ранее.

Но и во сне не было Хасану покоя. Вновь чаровница из того, первого сна протягивала к нему жаждущие руки… Тогда у нее было лишь имя, а теперь появилось и лицо, но лицо Наринэ.

– Ты нравишься мне, Хасан, – призналась девушка на одной из долгих прогулок. – Ты силен и смел, ты прекрасен душой… Но почему ты столь робок?

– И ты нравишься мне, прекраснейшая, – со вздохом проговорил Хасан. – Ты даже более чем нравишься мне – ибо тебя вижу я в своих снах. Ты приходишь ко мне чуть ли не каждую ночь, ты ласкаешь меня и отдаешься моим ласкам…

Наринэ с удивлением посмотрела на Хасана.

– Я видел тебя в своих снах задолго до того, как увидел пляшущей у очага в трактире весельчака Арутюна. И я не робок, о нет. Скорее, я боюсь оскорбить тебя, пожелав твоего тела более, чем твоей души…

– Глупенький, но разве этим можно оскорбить?

– Я опасался, что можно…

– О нет, Хасан, вожделение не оскорбляет, оскорбляет невнимание…

Эти слова, словно ключик, отперли тайные замки души Хасана, и наконец он осмелился обнять прекрасную девушку.

Сладость этих первых объятий была столь велика, что мгновенно забылись невесомые объятия колдуньи из сна. Нежность губ была столь изумительна, что поцелуи, которые дарила очаровательница в сновидениях, казались просто пресными, словно бумажными.

– О прекраснейшая! Воистину никакая статуя, никакая картина не может затмить красоты живой, красоты жаждущей, красоты созидающей!