Шахразада - Грешник Шимас

Сама идея молитвенного коврика была новой, хотя магометане, будучи вне дома или в дороге, выбирали небольшие открытые площадки, чтобы не подпустить к себе посторонних во время молитвы. Часто такие площадки отмечали прутиками или камешками. Несмотря на то, что магометанская религия имеет много общего с христианской или иудейской, ибо все они — Люди Завета, истинный магометанин никогда не станет молиться там, где почву сделали нечистой стопы иудеев или христиан. Когда нет воды, верующий омывает руки песком или землей, ибо перед молитвой полагается совершить омовение. При нем должен быть «киблех» — небольшой компас, чтобы определить, в какой стороне находится Мекка, и «тесбет» — четки.

Благочестивый магометанин молится пять раз в день, молитве предшествует омовение лица, рук и ступней ног. Водой должны быть очищены уши, которые слышали зло. Омываются глаза и уста, которые видели или произносили зло. Когда магометанин моет руки, он зачерпывает воду ладонями, как чашей, и поднимает их, чтобы вода стекала к локтям. От обычая омовения рук перед молитвой лекари и заимствовали манеру мыть руки именно таким образом — от кистей к локтям, ибо жив обычай сотворять молитву перед каждой операцией.

После омовения правоверный должен опуститься на колени на отмеченное место или на коврик, склонившись ниц так, чтобы коснуться коврика лбом. В годы жизни Мухаммеда существовал обычай поворачиваться при молитве в сторону Иерусалима, но после смерти пророка стали молиться, обращаясь лицом к Мекке.

Приверженцы различных религий с древнейших времен пользуются при молитвах циновками или ковриками, так что идея эта для араба, турка или перса не нова.

Молитвенные коврики, выставленные на продажу в Таукерте, были прямоугольными, с замысловатой отделкой по краям, украшенным изящным растительным узором. В головной части, внутри каймы, часто выполняли полоску шириной с ладонь и длиной не менее двух локтей, где была начертана цитата из Корана. Ниже этой полоски, образуя фон для молитвенной арки, ткачи выполняли поле сапфирово-синего цвета, по которому вился сложный узор. Молитвенная арка, или ниша, на ковриках стиля «гюрдес» имела посредине высокий шпиль, а в центре арки всегда выполняли изображение подвешенного священного храмового светильника.

Коврик, который Шимас купил, только что закончили: он был соткан из шелка с небольшими включениями шерсти. Если бы его соткали только из шелка или, наоборот, из чистой шерсти, то он был бы совершенен, но ничто в мире не совершенно, кроме самого Аллаха, так что добавление узоров из другого материала свидетельствовало о смиренности ткача. Синие, светло-зеленые и желтые тона коврика были чрезвычайно красивы, а когда его поворачивали под разными углами к свету, он начинал мерцать, словно мираж в пустыне. Коврик ткали таким образом, чтобы при молитве ворс ложился в направлении Мекки.

— Почтеннейший, — голос Рафиза-Хатиба был откровенно ядовит. — Отчего мы до сих пор гуляем под обжигающим солнцем вместо того, чтобы искать живительную тень и прохладу в какой-нибудь харчевне?

Шимас пожал плечами.

— Эти ковры меня очаровали, друг мой. Я дивлюсь, рассматривая различные мысли и мотивы, выраженные в узорах и тканье. Вот смотри, почтенный, здесь ясно ощущается чинийское влияние. Уже несколько веков корабли оттуда приходят в залив. И в великом граде Константина, и здесь, рассказывают, все в бóльшую моду входит бронзовая и керамическая посуда из Чины.

На рынке путники видели и самаркандские ковры, некоторые с узором из листьев гранатового дерева — хеттским символом вечной жизни и плодородия. На других основным мотивом узора была сосновая шишка — чинийский символ долголетия, нередко встречался и кипарис, который сажают на магометанских кладбищах. В древности считалось, что кипарисовые ветви, оставленные на могилах, продолжают оплакивать умерших. Кипарис издавна считался священным в Персии, его почитали огнепоклонники, от которых Персия и получила свое имя, ибо высокий, стройный силуэт кипариса символизировал пламя.

В Кордове Шимас видел множество восточных ковров сказочной красоты и высочайшего качества. Просто не верилось, что руки человеческие могут уместить на квадрате размером с палец несколько сотен узелков. Изображение сада довольно обычно для персидских ковров, слово «парадиз», обозначающее во многих языках рай, — персидское и означает «сад, обнесенный стенами».

Наконец огромный базар остался позади, и Рафиз ввел Шимаса в караван-сарай. Двор караван-сарая был полон лошадей и верблюдов: только что прибыл еще один караван — очевидно, свита какого-то важного лица, потому что и верблюды, и лошади были в богатых попонах, а вокруг стояло множество высоких, хорошо сложенных солдат. Это были крепкие бородатые люди с красивыми черными глазами, безукоризненно одетые и хорошо вооруженные, в каждом из них чувствовалась ловкость и сила. Наверняка отборные бойцы. Однако они не походили на людей ни одного из виденных юношей народов — ни на арабов, ни на персов, ни на народов полуночи.

— Хатиб! Кто они?

— Раджпуты, — ответил он, — из Хинда.

В главном зале караван-сарая суетились и шумели рабы, и путникам с трудом удалось найти себе уголок. Рафиз, о нет, Хатиб, сам устроил, почистил и накормил лошадей, а потом присоединился к Шимасу.

Отворилась дверь во внутренние покои, и из нее вышла девушка — девушка такой красоты и утонченного изящества, каких юноше никогда не приходилось видеть. Высокого роста, она двигалась словно под какую-то неслышную музыку, темные глаза окаймляли еще более темные ресницы, ее губы… кожа безукоризненна, волосы черны как вороново крыло.

— Смотри, Хатиб…

Девушка оглядела зал. Ее взгляд уперся прямо в лицо Шимаса. Тот, поднявшись, поклонился в пояс и указал на место рядом с собой. У незнакомки от такой безрассудной смелости глаза широко открылись, а потом она прошла через расступившуюся толпу к стоявшему неподалеку столику, уже накрытому для нее.

Больше красавица по сторонам не смотрела.

Ей прислуживала дюжина рабов, а позади нее, по углам стола, замерли двое солдат-раджпутов. На столе ожидали своего часа не менее двух дюжин блюд с яствами, превосходно приготовленными, судя по запахам.

Она была без паранджи (ибо не в обычае женщин ее народа закрывать лицо), в обтягивающих шелковых шароварах ярко-желтого цвета и плотной короткой кофточке, или «чоли», из такой же ткани. Поверх она набросила темно-оранжевый плащ или халат, свободно спускающийся с плеч. Сандалии были изготовлены из какого-то золотистого материала, на лодыжках едва слышно звенели браслеты.

Посередине лба у нее выделялся «опавший лист», как его называют на санскрите, — «тика». У красавицы этот знак выглядел действительно как крохотный листик искуснейшей работы. Волосы причесаны совершенно гладко, вдоль пробора шла тройная нитка жемчуга, на которой надо лбом, у корней волос, было подвешено украшение из трех золотых цветков с крупным рубином в середине каждого, а с нижнего края свисал ряд каплевидных жемчужин.