Роузи Кукла - Познание французского языка

На повороте коридора внезапно оборачиваюсь, как будто бы с кем-то здороваясь, а на самом-то деле, проверить: он не ушел, не повернулся.… И вижу, как он от испуга, за головами студентов, что веселой и шумной толпой валили по коридору, он тут же за ними шарахнулся и скрылся у них за их головами.

Ой, и умора! Ой, и пугливый какой, ты мой такой оказываешься…

Пугливый? И что, так разве же это здорово?

Конечно! То, что мне надо от взрослого мужика…

И всего-то? А как же все то, зачем ты так все время гоняешься? Разве же, с таким пугливым и скромным тебе хорошо?

Уже хотела себе рассказать, как тут звонок прерывает мои рассуждения и я, не оборачиваясь и как бы, его не замечая, открываю дверь в аудиторию.…И даже, заметьте, не оборачиваюсь, и его не разглядывая. Ведь я теперь уверенна, что он уже у меня в руках, как рыбка, выброшенная волною на берег, так и он выброшен моей волной сексуального желания…

Потом я вошла в класс, здороваюсь, а в ушах все слышу от них всех удивленный и одновременный вздох и этот их вздох — «ах», и эти глаза удивленные и оценивающие меня, словно меня раздевающие, все это на меня действует и я в ударе!

Начала занятия на большой скорости, говорю, говорю материал лекции, а потом, потом я постепенно успокаиваюсь. Но я в таком ударе и в таком состоянии.… И они, мои ученики, это замечают, конечно же, подключаются, начинают комментировать все происходящее, а тут звонок на перерыв и я выхожу в коридор.

Потом ко мне этот. Оказывается, он и не уходил, стоял и ждал перерыва между пар.

—А можно вас попросить, пожалуйста, и вы могли бы сегодня со мной, нет, простите, я не думал, я вообще…

Снизошла к его мольбам и унижениям, разрешила меня и проводить, и куда-то даже пригласить.… Но вот что интересно, ведь я только что так мечтала об этом, а тут?…

Никакого воспарения у меня нет, наоборот, жалость какая-то к нему…Он мне сразу же стал неинтересен! Вот!

Я потом себе так и отметила, что как только мужчина начинает у меня что-то жалобно простить, то он мне неинтересным становиться и даже более того, он мне неприятен. Я, почему-то, сразу же ставлю себя на его место. Неужели бы и я так же унижалась? Да я бы такую, как я, как бы взяла в оборот, а потом бы ей как взяла, да как бы ей дала!

Так, простите, что-то я увлеклась с этим своим мужским образом.

А пока я сама, на него посмотрела свысока и сказала вот так!

— Нет, дорогой мой! Не ты, а я сама приглашаю тебя в кабак! Эх, гулять, так гулять! Ну как? Ты как?

Он замялся и мямлит что-то.… Нет, так не пойдет, такого мужика мне не надо… Я посмотрела на него и он, поднимая глаза…

— Хорошо! Когда и где тебя, простите, вас ждать?

Сказал он, а я все еще в сомнениях о его способностях и снова зашла на урок. И пока я веду его, то мысли о нем все время прерывают ход привычного восприятия всего.… А может, я зря дала свое согласие?

И эта мысль, потом, до самого вечера с ним так и не отпускала меня.…И не зря!

Не надо мне было с маменькиными сынками связываться! Не надо! Да и вам, девочки — не советую!

Помня, о своем возбуждении от всего мужского и открытого в себе, я ему стала уступать и уступала, думая, что я так избавлюсь от своих…ну, своих комплексов, что ли? Потому и решила отвлечься с ним. А так, как я так решила, что я все буду не так, как все они, не буду ждать от него, потому и сама его в ресторан пригласила.

— И это твой выбор? По-моему, ты достойна большего, чем за таким тюфяком вочиться.

От неожиданности ее высказывания меня даже отбрасывает от зеркала в дамской комнате, куда я зашла, ну, а сейчас, я стояла и приводила себя в порядок, подкрашивалась, приблизившись близко лицом к самому зеркалу.

— Какого черта! Что тебе надо!? — от испуга и неожиданного высказывания ее в мой адрес я даже визгливо прикрикнула.

А потом смотрю на нее и все не могу понять, как это она и как это я снова с ней встречаемся. А она, та самая, которая мне на улице не давала прохода и которую звать…

— Ада! — словно угадывая, подсказывая мне и опять этим, словно, залезая мне в голову. — Адой меня звать. А можно и по — другому: Адочкой, Адкой и вообще, так, как тебе будет угодно, милая…

— Я уже тебе говорила, кажется, что я для тебя никакая не милая….

Все, что угодно, но только не это! Да, что же это такое! Что вообще это? И уже немного приходя в себя, я ей, в ее улыбающееся лицо, говорю с возмущением…

— Пошла прочь от меня!

А она, как ни в чем не бывало, теперь уже сама склонилась к зеркалу, себя рассматривает и даже, так мне кажется, не обращая на меня никакого внимания, что-то на своем наглом лице высматривает…

— А ты, моя милая, опять со мной по старому: не надо, уйди, пошла прочь, или того еще хуже…

— Что, хуже? А, по — моему, и этого для тебя вполне достаточно! Хватит, я сказала! Хватит! Отцепись!

— Милая, ты сердишься? А ты знаешь, ты даже еще красивей становишься, когда ты такая, — говорила она, поворачиваясь ко мне, да еще поглядывая на меня такими, как бы все прощающими мою грубость глазами.

— Вот когда ты такая взволнованная, ты еще красивее становишься.…Нет, правда! И жилка на твоей шейке так прекрасно вздувается, вот тут, посмотри.… Ну, я прошу тебя…

От охватившего меня волнения и негодования, по поводу усмотренной во мне какой-то одной ей ведомой жилки, что вздувается, я.… И я, как дура, взяла и уставилась на свое отражение в зеркале, на себя и ее, кто пятном отражения приближалась ко мне сзади…

— Не подходи! Не подходи, я сказала! Только попробуй дотронуться…

Внезапно почувствовала, как она, наперекор моим предупреждениям, мягко обняла меня за плечи, как безвольную куклу повернула к себе.… Теперь я вижу, я чувствую ее горячее тело, явственно ощущая от нее запах каких-то дорогих и неведомых мне духов, и при этом вижу ее взволнованное лицо, ее полузакрытые глаза и губы, которыми она тянется ко мне в поце…

От неожиданно охватившего меня гнева и ярости я ее с силой отталкиваю от себя…

Потом все как в замедленной съемке: она словно на стену нарывается, делает два мелких поспешных шажка назад, а потом.…Это я потом поняла, почему она падает, потому что у нее ноги на высоких каблуках и одна нога подворачивается, оступаясь назад, цепляясь острием каблука за кафельный пол…

— Ах! — только и слышу и вижу, как ее рука, пытаясь ухватиться, смягчая удар тела, скользит по кромке раковины умывальника, срывается и вся она, совсем ведь не эстетично, жестко садится, с подскоком на пол.

Вот тебе раз!

Потом я вижу, как она сидит подо мной на полу, нелепо откинувшись и беспомощно расставив ноги и руки в стороны. К тому же, сидя передо мной, с некрасиво задранной юбкой и с укором каким-то слабым голоском, почти шепчет: