Иван Ефремов - Тамралипта и Тиллоттама

Жрец почувствовал твердость решения наложницы. В первый раз кроткая и покорная девадази так дерзко говорила с ним. Обманутые ожидания, неутоленная страсть вскипели во властной душе жреца. Крамриш схватил девушку, сжал так, что она вскрикнула от боли, и повалил на постель. Тиллоттама молча боролась, как загнанное в западню животное, без надежды на победу, но не сдавалась. И сильное, гибкое, годами упражнявшееся тело танцовщицы, вместо привычной покорности, вдруг оказало необычайное сопротивление. Она столкнула жреца с ложа, отбросила назад раз, другой, третий. С рычанием, оскалив зубы, Крамриш ринулся на девушку и схватил ее за горло, готовый убить. Девадази охватил ужас, когда она почувствовала, что жестокие руки ломают ей шею. И девушка, извернувшись, изо всей силы ударила жреца ногой в пах.

С хриплым воем Крамриш упал, перевернулся и скорчился на каменных плитах.

Обессилевшая Тиллоттама, задыхаясь, лежала почти без чувств, едва соображая, что происходит.

Жрец отлежался, со стоном поднялся, осторожно выпрямился и вышел. Тиллоттаме показалось, что прошел всего миг, как Крамриш появился вновь, неся длинную цепь.

— Бас [14] Довольно. ! Ты получишь все, что заслужила, мерзавка, — злобно прошипел жрец, рывком поднимая девушку за пояс. Потом сорвал с нее пояс, чоли — короткую, открытую сзади блузку, юбку из куска красной ткани, сдернул браслеты и ожерелья. Обвил нагую девушку принесенной цепью, замкнул замок и прикрепил другой конец цепи в углу клетушки. Распахнул дверь и, небрежно сгребая ногой одежду, вышвырнул ее наружу, вернулся и, скрестив руки на груди, застыл в неподвижности. Его мрачные глаза горели яростью и угрозой, он кусал губы и шумно дышал. А у Тиллоттамы, наоборот, прошел весь страх, в ее душе нарастало мужество и возмущение, крепло желание сопротивляться, биться с этим надменным и спесивым тираном, никоим образом не уступать ему. Беззащитная, загнанная в западню, во власти жестокого самца, привязанная к стене цепью, она уже ничего не боялась. Вся ее прирожденная гордость, стремление к лучшему, мечты о светлой жизни с особой силой вспыхнули в ее душе и придали девушке небывалую твердость.

Она спокойно и медленно выпрямилась и бесстрашно встретилась с глазами жреца. Крамриш заскрипел зубами.

Тиллоттама гордо откинула назад голову.

Жрец пожирал глазами девушку — еще никогда она не казалась ему такой прекрасной и желанной. Открытая дверь освещала ее всю с головы до ног. Презрительно поднятый кверху носик и сжатые губы маленького рта придавали ее лицу что-то детское. Но в повороте головы, сдвинутых прямых бровях, опущенных длинных ресницах читалась упрямая решимость.

Плотно сомкнутые сильные ноги легко держали натянувшееся струной и чуть выгнувшееся вперед тело. Выше круглых колен линии тела Тиллоттамы очерчивали чудесную амфору широких бедер, переходивших в тонкую поясницу. Круглые и широкие в основании крепкие груди поднимали вверх нежно-пурпурные соски в том же вызывающе презрительном порыве, как и откинутая голова со спадавшими назад косами. Маленькие детские ладони лежали на крутых и плавных изгибах бедер, поддерживая согнутые в локтях руки. Глубокая и узкая ложбинка между грудями Тиллоттамы темной полоской выделялась на теле и ниже переходила в желобок, разделявший сильные мышцы живота, намечавшиеся квадратными выпуклостями под гладкой кожей. Прекрасная девадази нечаянно приняла позу, воспроизводившую священный символ женского тела незапамятной древности — амфору лона жизни, воспрянувшую ввысь на стройном стебле сомкнутых ног… Амфора, могущая вместить непрерывность поколений, очерченная кругом из вершины треугольника лобка, как из центра. И из амфоры снова поднимался стебель тонкой талии, несущей устремляющиеся вперед груди, обращенную к звездам голову, ищущую бога на небе и на земле…

Но Крамриш не видел ничего этого. Он смотрел на Тиллоттаму, не отрываясь, и красота девушки только больше озлобляла его, заставляя острее чувствовать свое унижение, порождала жгучее желание мести. В распаленном яростью и звериной похотью мозгу проносились планы жестокого надругательства над непокорной наложницей, хотелось унизить, замарать эту гордую красоту, оставшуюся чистой и милой, несмотря на плен, на рабскую цепь.

Девушка стояла перед своим бывшим повелителем, сама изумленная невесть откуда взявшейся у нее отвагой и упрямством. И хотя она понимала, что надеяться ей не на что, помощи ждать неоткуда, однажды зародившийся огонь борьбы за свою душу, за свое достоинство разгорался все сильнее и более не мог угаснуть…

В монастыре Ньялам-Дзонг ревели трубы, пронзительно взывали раковины, тупо и глухо гудели барабаны — шло обычное богослужение. Монахи, склонившись над стопками листов, испещренных тибетскими надписями, нарочито низкими голосами нараспев рычали молитвы. Особенно старательные ревели так, что успели охрипнуть, прежде чем колокольчик настоятеля прозвенел в последний раз. Свисавшие сверху полотнища бурханов, священных изображений, еще колыхались от сквозняка после ухода монахов, когда в храме вновь собрались старшие — настоятель, казначей, врач, астрологи и посвященные ламы. Настоятель негромко заговорил:

— Наш гость, почтенный художник Тамралипта Дхумар, обратился к нам с просьбой подвергнуть его испытанию уединения. Наш священный гость бхагаван Дхритараштра тоже просит за художника. Только он просит изменить нашему обыкновению и открыть подземелье раньше, чем минует срок самой низшей ступени — один год. Бхагаван считает, что художник не выдержит долгого заключения, поэтому просит открыть подземелье сразу же, как он почувствует, что испытуемому плохо.

— Зачем тогда ему подвергаться испытанию, — слегка презрительно спросил казначей, — что он достигнет, пробыв там неделю?

— Бхагаван Дхритараштра хочет, чтобы художник сам увидел свою неспособность к Пути и понял, что должен возвратиться в мир. Прельщенный покоем нашей жизни, красотой и светом Гималаев, художник молит гуру позволить следовать за ним. Бхагаван не считает его пригодным.

Присутствующие понимающе закивали головами — пусть будет так!

— Позовите уважаемого гостя — художника! Он в келье высокочтимого гуру, который готовит его к испытанию!..

Появился гуру с Тамралиптой, закутанным с головой в широкий плащ. Торжественная процессия с бормотанием молитв, ударами в литавры и гудением в раковины спустилась в нижний этаж монастыря — высеченный в скале подземный храм. Колеблющиеся блики от светильников побежали по стенам, расписанным красочными изображениями беснующихся духов ада. Храм был заставлен многорукими статуями, жертвенниками, витринами с грудами статуэток бодисатв. На колоннах висели страшные маски, изображения грешников с содранной кожей, венцы из черепов, громадные тибетские буквы — начальные в словах священной формулы «Ом мани падме хум».