Кендалл Райан - Непристойная Блистательная Ложь (ЛП)

Стук в дверь отвлекает меня, и в следующий момент Билли просовывает голову в комнату. Мои руки взлетают, чтобы прикрыть грудь, хотя скромничать уже поздно. У меня вырывается истеричный смешок. Скоро я окажусь в комнате полной мужчин, и как ожидается, продам свое тело одному из них, но я до сих пор пытаюсь сохранить свою невинность.

Билли приподнимает бровь, обращаясь ко мне:

— Ты готова?

Я смотрю в зеркало в последний раз, пытаясь выровнять дыхание. Смотрю вниз на свои соблазнительные ноги, которые являются такими благодаря многим часам, которые я потратила на бег трусцой — своему единственному способу снятия напряжения — на живот, который немного более мягкий, чем бы я хотела, на свою грудь, которая покачивается, когда я двигаюсь. Мой взгляд, которым я осматриваю себя, более жесткий, чем прежде. Хорошо. Мне нужна будет эта жесткость, если я хочу пережить следующие шесть месяцев.

Я не знала о существовании этой стороны жизни, но мне придется познакомиться с ней. Я напоминаю себе, что делаю все это ради Бекки. Я представляю каждую каплю концентрации, которая мне необходима, чтобы убрать руки от груди.

— Я готова, — киваю я Билли.

Он быстро окидывает меня взглядом. Я благодарна, что он не смотрит на меня искоса.

— Ты выглядишь прекрасно. Очень естественно. Это должно сработать в твою пользу, — замечает он, уводя меня из безопасности гримерной.

Я понимаю, что он имеет в виду, когда мы спускаемся вниз, в холл. Здесь присутствуют и другие женщины от двадцати до тридцати лет, и каждая из них выглядит как дешевая стриптизерша: начес, толстый слой макияжа, красные губы, ажурные чулки и высокие каблуки. Все они в стрингах. Мне сказали, что единственное, что я могу себе позволить — это трусики. Таким образом, я выбрала свою самую скромную пару — светло-голубые трусики с кружевом.

Они милые, женственные и удобные. Мне никогда не приходило в голову пытаться выглядеть сексуальнее. У меня в животе сворачивается сожаление. Что, если никто не захочет меня? Значит, все, что было сделано — было сделано зря. Плюс я буду должна Биллу за всю работу, проделанную со мной, которую он оплатил. Меня пронзает холод бетонного пола под босыми ногами, из-за чего кожа покрывается мурашками, а соски твердеют. Я снова прикрываю грудь руками.

Вероятно, я одета больше, нежели другие женщины, но почему-то я чувствую себя более уязвимой. Я оказываюсь полностью раздета для осмотра. Я одета обычно, а не как более сексуальная версия самой себя, которую стоило бы продемонстрировать мужчинам по другую сторону двери. На самом деле, мне не хочется, чтобы они видели настоящую меня.

Я хотела бы накраситься, возможно, надеть парик со светлыми длинными волосами, и нацепить кисточки, которые свисали бы с моих сосков. Я могла бы быть той, кем они захотят. Вместо этого я — просто Софи, и это, кажется, намного более опасно для меня. Я не могу позволить своему новому владельцу проникнуть внутрь моей головы. Он может купить права на мое тело, но у него определенно, никогда не будет настоящей меня. Я должна помнить это.

Когда мы останавливаемся возле стальной двери, паника разливается по моим венам, а горло сдавливает. Рвотный рефлекс грозится выплеснуть накопившуюся желчь. Я делаю глубокий вдох и открываю рот, намереваясь сказать Билли, что изменила свое решение, когда его рука вдруг хватает меня за локоть и тянет, а сам он поворачивает дверную ручку.

Дверь распахивается, открывая вид на большую тускло освещенную комнату. Единственный свет исходит от лампочки, которая висит непосредственно над платформой, напоминающей сцену, в центре комнаты. Мужчины сидят в креслах, стоящих перед небольшой круглой сценой. Их лица полностью скрыты в тени. С той точки, где я нахожусь, невозможно различить ни одной черты лица. Суть этих вечеринок состоит в полной анонимности. И деньги, которые будут потрачены сегодня вечером, полностью ее окупают.

Билл легонько подталкивает меня в спину, шепча слова поддержки, но я ничего не слышу из-за шума пульсирующей крови в ушах, которые заглушают его голос.

Мои ноги несут меня в сторону сцены, в то время как руки все ещё в мёртвой хватке скрещены на груди. Слабый запах дыма сигар тревожит мое обоняние, пока я пересекаю комнату. Мой взгляд прикован к полу, когда я двигаюсь в направлении полосы света от единственной лампочки, висящей сверху. Ноги дрожат, ведь мне остается всего несколько шагов.

Наконец, я ступаю на платформу и становлюсь лицом к небольшой группе мужчин. Потупив взгляд, я думаю о том, что никогда не буду достаточно храброй, чтобы раздеться перед всеми этими мужчинами. Мне с трудом удается стоять здесь без дрожи в коленях, а уж просто вдыхать и выдыхать воздух, кажется мне чем-то запредельным. Но неожиданно решимость пронзает меня. Я здесь, чтобы спасти Бекки.

Человек, стоящий в стороне и скрытый тенью, откашливается:

— Я представляю Вам девятую и последнюю девушку на этот вечер. И поверьте мне, джентльмены, когда я говорю Вам, что мы оставили лучшее напоследок. Она чиста и нетронута, как младенец. Она девственница, полностью готовая к условиям шестимесячного контракта. А теперь, кто бы хотел первым предложить цену?

Здесь настолько тихо, что я слышу биение своего сердца. Я жду того, что вот-вот должно произойти.

— Убери руки со своих буферов, ангел, — говорит один из мужчин.

Подняв глаза на звук голоса, я все же не убираю руки с груди. У меня в душе возникает желание бросить вызов. Наверное, это неповиновение приказу. Но я ведь еще никому не принадлежу. Еще ни одной ставки не сделано. Я все еще могу управлять собой.

Я сдвигаюсь с места, чувствуя, как покалывает ногу от усталости, и крепче сжимаю свою грудь, будто держась за что-то очень ценное. Мое сердце бешено колотится и на руках, несмотря на прохладу в комнате, появляются небольшие бисеринки пота. Я могу сделать это. Я должна это сделать.

— Две сотни, — человек, который приказал убрать руки, делает первую ставку.

Я надеюсь, что он говорит о двухстах тысячах, а не о двух сотнях долларов. Я не подумала о том, что на меня должна быть установлена минимальная ставка, пока это не началось.

Я никогда бы не стала спать со стариком за двести долларов. Но потом я вспоминаю Билла. Он говорил что-то о шести цифрах в сумме, и я немного расслабляюсь.

— Двести пятьдесят, — говорит другой голос. Он кажется моложе и в нем слышен легкий испанский акцент.

— Три сотни, — хрипло говорит третий голос.

Вскоре цена достигает пятьсот семидесяти пяти, и у меня кружится голова от услышанной суммы. Я должна прийти в себя, пока меня не стошнило или я не упала в обморок, или что-нибудь пострашнее, вроде похода домой с одним из этих больных.