Марк Довлатов - Тысяча и одна ночь Майкла Дуридомова

– Ну пошли к фруктам.

– Ой, Миш, смотри, сколько бананов. И все порезанные.

– Так что. Их только что порезали, видишь – сок.

– А я люблю, чтоб был длинненький.

– Будет тебе и длинненький.

Кондиционер в номере сдувал пот с горячей кожи. Белка лежала на животе и снова болтала ногами, Михаил рисовал пальцем у неё на спине ромбики.

– Ну что, хватило длины?

– Вот ты всегда так, Мишка. Подкалываешь меня.

– Хорошо тебе сегодня?

– Мне уже три раза хорошо сегодня было. А знаешь, что лучше было всего.

– Что.

– Когда мы летели… Ну там… в небе. Я никогда ещё так себя не чувствовала. Сначала так страшно было. А потом хотелось петь и кричать. Хотелось вырваться и улететь. А ты меня держал. И трогал. Там. И я не могла сдвинуть ноги. И Ахмет внизу. Он же знал, что ты со мной делаешь. Так стыдно было. И так приятно. Обалденно просто. Почему так, а, Мишка.

– Ну вот ты в детстве конфеты из буфета потихоньку от мамы таскала?

– Откуда ты знаешь.

– Да я спросил просто. Все таскают. Боялась, что мама накажет?

– Дааа.

– А конфета от этого вкусней не становилась?

– Наверно. Стыдно было, но так хотелось.

– Ну вот.

– Что вот.

– Ты перебарывала страх и стыд, и от этого было ещё вкусней. Когда ты отпускаешь себя, стряхиваешь то, что тебя сковывает изнутри, делаешь то, что хотела сделать, но боялась или стеснялась, ты становишься немного свободней, чем раньше, и от этого испытываешь… радость, иногда даже и…

– Но я никогда не хотела, чтобы ты меня… при ком то…

– Ты просто не думала об этом. Ты не знаешь всех своих желаний. Но это не значит, что в тебе их нет.

– Так значит, ты меня знаешь лучше меня самой.

– Выходит, что лучше.

– Какой ты у меня умный, Мишка. А ты не можешь сказать, что я ещё хочу, но стесняюсь, чтобы я…

– Нет, Бельчонок.

– Почему.

– Всему своё время. Давай собираться, погуляем до ужина.

Белка выгнала Михаила на балкон покурить и полчаса чем-то шуршала, потом позвала его. Волосы её были подняты вверх и заколоты в высокий узел, только перед ушами спускались два завитых локона. На ней было серое эластичное платье в обтяжку, отливавшее перламутром, оно оставило открытыми плечи, сверху держалось на торчащих сосках, почти все ноги были голые. Завершали наряд босоножки из серебристых полосок на шпильках.

– Если я вот так пойду.

– Тебя сразу же украдут.

– Смеешься.

– Если бы ты была совсем голой, я бы тебя меньше хотел.

– Так тебе нравится платье.

– Мне нравишься ты в этом платье. Ты как конфета в блестящей обертке. В буфете.

– Так тебе хочется меня стащить? Из буфета.

– Мне так хочется с тебя его стащить, что лучше выходи скорей, а то мы пропустим все на свете.

Уже вечерело, они шли по ярко освещенной Soho Square, Белка согнула левую руку Михаила и держала ее двумя своими, шпильки ее громко цокали по тротуару.

– Мишка, у них тут Новый год, что ли.

– У них тут каждый день Новый год.

– А что это за телефонные будки такие – красные.

– Это же Сохо – под Лондон сделано. Вот, смотри – Черчилль сидит.

– А это кто.

– Премьер-министр у них такой был.

– Был? Уволили уже?

– Да он умер уже.

– Опять издеваешься над бедной девочкой. Как же он может сидеть, если умер.

– Да он бронзовый сидит. На бронзовой скамейке. Смотри – с сигарой. Садись рядом, я тебя пощелкаю.

Белка наконец увидела, уселась рядом, закинула ногу на ногу и томно положила голову Черчиллю на плечо.

– Давай теперь я тебя.

– Не, я лучше с Мэрилин Монро. Вот она.

– А чего это у нее платье задрано.

– Ветер.

– Мишка, ну какой ветер – она же бронзовая.

– Белка, у тебя и без ветра больше видно, чем у нее. А я совсем не бронзовый… так что смотри…

– А давай мы тебе сигару купим.

– Зачем.

– Ну… она такая длинненькая. Мне нравится.

– Что-то тебя сегодня на длинненькое тянет. Давай лучше мы тебе мороженое купим. Эскимо. На палочке.

– Давай!

Зазвучала музыка, и в небо из центра фонтана взвилась струя воды, упала, по кругу поднялись другие: они двигались в такт и подсвечивались разноцветными огнями.

– Мишка! Как красиво! Я такого никогда не видела!

– Это в честь твоего дня рожденья.

– Правда?! А как они узнали?

– Ну, у тебя же в паспорте написано.

– Точно! Класс! А ты можешь меня щелкнуть, а то девчонки не поверят, что такое бывает.

– Ладно. Пошли теперь еще походим, а то ужин пропустим.

Рестораны сменялись магазинами, витрины притягивали к себе девушку магнитом, она удержала Михаила под вывеской «Ali-Baba Jewelry», под ней витрина полыхала радугой драгоценных камней и золотых украшений.

– Мииишка! Давай зайдем! Посмотрим хоть.

– Конечно, маленькая. Тебя хлебом не корми…

Магазинчик был небольшой, но ярко освещенный; за прилавком стоял пожилой египтянин, он поздоровался с ними по-русски.

– Что пожелаете? У меня есть все, что нужно такой красивой девушке. Вчера пришла новая партия жемчуга из Каира.

– А можно, мы посмотрим?

– Конечно. Можно и примерить. Вам нравится жемчуг?

– Очень нравится! Он такой… нежный.

– И подойдет к Вашему платью. Вот интересная подвеска.

Хозяин достал с витрины подвеску на цепочке в виде причудливой спирали, похожей на скрипичный ключ: она была сделана из белого и желтого золота, грани ее были ребристыми, преломляли свет и разбрасывали блики вокруг, внутри дрожала жемчужина величиной с крупную горошину. Он знаком развернул девушку и застегнул цепочку на ее шее. Белка порозовела от удовольствия и закрутилась перед зеркалом.

– Правда, красиво, Мишка?

– Тебе очень идет.

Египтянин внимательно следил за глазами девушки, не упуская из виду и Михаила.

– К этой подвеске у меня есть изумительные серьги, – он достал из ящика под витриной пару сережек висюльками с каплями жемчужин на конце. – Примерьте. В углу есть хорошее зеркало. Как это – триляж? Проходите.

Белка поцокала в угол, а Михаил спросил:

– И сколько они стоят?

– Для такой красавицы никаких денег не жалко – нет? Если возьмете и подвеску – будет хорошая скидка – только сегодня. Дешево отдам! Вы так дешево нигде не найдете – хоть в Каир поедете.

В углу Белка крутилась перед зеркалами, поворачивалась сама и поворачивала боковушки трельяжа, приподнимала ладонями свои конические девичьи груди, улыбалась, хмурилась, делала надменное лицо, вертела головой и, в конце концов, стала совсем пунцовой от возбуждения, оторвалась от зеркала, тяжело вздохнула и вернулась к витрине. Хозяин был к этому готов.

– Поверьте мне – я продаю жемчуг сорок лет – никогда не видел, чтобы он был кому-нибудь так к лицу. Наша царица Клеопатра очень любила жемчуг – она его даже пила, растворив в уксусе. Вы на нее очень похожи.