Роузи Кукла - Кадеточка

— Идем, идем, я тебя посажу на такси, и ты успеешь, ты доедешь, ты все сделаешь вовремя.

После увольнения я лежу, не сплю, и мне слышится, в ушах ее страстное признание и этот встревоженный, счастливый и отчаянный голос.

— Хочу, хочу еще! Тебя хочу! — И это ее с придыханием. — Жду, жду тебя, любимый!

Потом мы в течение месяца встречались и у нас точно разделились временные плоскости. Когда мы общались и когда занимались этим. Общались мы каждый раз, когда она заступала на вахту, но, помня о ее наказе, мы никогда вместе не светились. Она, как только заступала на вахту, тут же мне звонила и мы болтали обо всем по телефону. Один раз ко мне в будку даже прибыл телефонист из части проверить связь, так как до меня не могли никак дозвонится, телефон все время был занят. После этого мы все равно болтали, но болтали с перерывами. Поговорим, расскажем что–то друг другу и замолкаем на час или полтора. И так потом все время пока не случилось это.

Это и должно было произойти. А началось это с того, что она, вопреки своим привычкам занимать все время со мной в близости только сексом однажды пришла и расплакалась.

Так я узнал о ней почти все. И что она замужем и муж у нее мичман, служит на атомоходе, командиром группы носовых рулей атомной подводной лодки.

И что поначалу у нее с ним все было хорошо. И что она все время, пока была, без него блюла, ему верность, пока он плавал и ходил в автономку, она ждала, он возвращался, и у нее семейная жизнь кипела и била ключом, но..

Потом ему все тяжелей, и трудней стали даваться встречи с ней, стала накапливаться радиация, а вместе с этим и проблемы в семье. Ему все реже удавалось удовлетворять ее и после каждой следующей автономки у него все реже и реже, а потом уже никак не получалось с ней. Все, ее муж, как мужчина был не в состоянии исполнять свои супружеские обязанности. Она пыталась справиться с этим, нанялась к нам в часть, на службу вольнонаемной, друзья мужа помогли, а потом ее понесло, как она сказала и она сорвалась, стала отрываться на мне. Со мной она получала все то, чего ей так, не доставало, как женщине, а от него все то, что ей надо было в материальном плане, как жене.

О ее плане я узнал уже тогда, когда она мне сказала, через несколько недель, что забеременела. Обычно мы, после бурных встреч расходились каждый отдельно, а тут, когда она мне это сказала, я пошел ее проводить и как мог ее успокаивал. Говорил ей что–то, а сам даже не знал, что и как будет дальше. Она говорила, упрекала меня во всем, а я пытался не слушать, успокаивал, но как–то уже жалко все и не убедительно говорил ей. Потом, когда был прижат, такими обстоятельствами я стал советоваться с одним знакомым мне офицером. Он меня сильно не расспрашивал, как и что, но все, взвесив, за и против, посоветовал добиваться того, что бы она сделал аборт. И вот я опять, вместо секса, жалко и трусливо, что–то ей мямлю и тем самым подталкиваю ее к этому. Мне противно и жалко ее, я злюсь на себя и на все вообще, что было у меня с ней. Она все время упрекала, что я не предохранялся, а я в ответ говорил ей, что я и раньше так, с теми, кто у меня был, а была только одна Наташка, те, говорил, сами обо всем беспокоились и меня не тревожили этим. Наконец она произнесла то, чего я так подло и долго от нее добивался. Она решилась и готовилась к операции.

Примерно в это же время, ее муж, каким–то образом, узнал, что она с кем–то встречается. Знал он или не знал, о ее состоянии, она мне в разговоре со мной о нем мало, что говорила. Он стал, за ней следить, пару раз я слышал в телефонную трубку, как она оправдывалась и врала ему, что говорит с подругой, а один раз он ей не поверил и я впервые услышал его голос. Он спрашивал, а я с замиранием сердца молчал, а потом трусливо повесил трубку.

Потом, когда мы с ней все же занялись сексом, он позвонил, и так получилось, что я ему ответил. Но я сказал, что это стол заказов, а он мне, а где же Маша и Тоня. Я ему соврал и сказал, что Маша вышла куда–то, а никакой Тони я не знаю. Тогда он меня спрашивает, а ты, мол, кто? Я говорю, Коля, водитель такси, а он, скажи мне номер. Я сначала не понял, а потом, догадался и сквозь щель в окне подиктовал ему номер какой–то машины, что стояла рядом перед будкой. Тоня страшно нервничала все время, пока я с ним говорил, а потом засобиралась. Нервы у нее сдали и не выдержали. Она потом долго сидела и плакала мне прямо на груди и все время искала от меня поддержку хоть в чем–то. А что я ей мог дать, простой ухарь, матрос, даже не мичман с подлодки.

На этом мы с ней и расстались. Она ушла в свою, а я в свою автономку.

Моя, очень скоро обернулась опять, пьянством. Я пропивал свой вещевой аттестат и только, спасибо мичману, он меня жалел и не закладывал. А то бы мне не засчитали срок, пребывания в училище и мне пришлось бы, служить еще долгих два года. И вот, как–то, после сильной попойки я сидел и клевал носом на своем посту и вдруг опять.

— Бз–бз–бз! — Гудит зуммер.

— Караульный, старший матрос, такой–то! — Бодро докладываю по телефону.

А в ответ тихий и легкий женский смех. — Ха–ха- ха! — И все, а потом тишина.

Ну, все! С меня достаточно! И я, срываюсь и чуть ли не кубарем, слетаю с вышки и как кайзеровский солдат, начинаю маршировать под вышкой, раз, два, раз, два! Совершаю до безобразия аккуратные оружейные приемы. Со стороны ведь, наверное, можно было подумать, что я спятил. Как же, не спятить? А наверху все разрывается и разрывается телефон.

Наконец я, выдохся окончательно и, запыхавшись, беру телефон.

— Караульный, старший матрос, такой–то! — Совсем устало и безразлично докладываю по телефону.

А в ответ тихий и легкий женский смех. — Ха–ха- ха! Догадайся, кто я?

Я узнал бы ее голос из тысячи женских голосов, потому, что голос Тони, он ведь ни на кого не похож. Опять мы вместе и нас переполняет все. И переживания и страдания и еще черт знает что!

Теперь она бережно и с выдумкой.

— Вот возьми свою кисть. Что, что, кисточку свою обмокни аккуратно и тихонечко ей поводи. Теперь выводи иероглиф. Какой, какой? Ну, этот! Так осторожно и не глубоко кисточку погрузи и тихонечко пошевели. Так, хорошо и приятно отметить, что ты стараешься, и у тебя неплохо все получается.

А теперь, обмакни, обмакни, как следует и размашисто и глубоко, теперь напиши мне иероглиф о том, как ты меня любишь. Что, что? Нет, так уже было, ты вот, придумай, а вот так, уже ничего и такого никогда еще не было, что ты придумал, китайский Конфуций? Ну, ты придумал и как мне хорошо!

Вот так и писал ей иероглифы нежно, но никогда небрежно, а то, грубо и сразу по много страничек, а она их читала лежа и восторгалась моей каллиграфией. Я так и написал ей за эти месяцы такие оды о нашей любви, и только она, как томик китайского мудреца, уносила с собой эти строки, написанные в ней, изощренной кистью моей.