Роузи Кукла - Так много дам

— Да, как видишь. Потому осторожно прошу тебя.

— А ты когда? Прости, на каком месяце?

— На шестом уже. И ты знаешь, сама не знаю, как я с ним, ведь я здесь в яме уже месяц, наверное? Подскажи мне хоть какое число…день…

Называю ей, а она меня поправляет и говорит.

— Добавь еще один день, потому что, когда вас бросали, была ночь и ты весь день пролежала в отключке и вот сейчас это уже твоя вторая ночь.

— Как вторая? Я что, мы, что же уже сутки тут?

— Да и скажи спасибо, что вас пока не трогают. Так ты говоришь, что сегодня, вторник, прости среда…Ну да, — рассуждает вслух, — сегодня Фашист опять придет, сволочь!

— Какой Фашист? Ты шутишь? Ведь их же всех перебили во время войны….

— Перебили, но видно не всех… Один еще сволочь остался! У гад, сволочь и импотент чертов, чтобы тебе сдохнуть шофер! Чтобы в тебя врезалась фура, чтобы тебя смяла и чтобы твои яйца по дороге разбросало…

— И что? Все это ему? Видно есть за что? А он кто?

— Да сволочь, садист!

— А ты сказала, шофер?

— И по совместительству и охранник у него, Папы его.

— Какого Папы, ты что?

— Я‑то ничего, а вот ты что, не догадалась еще, где ты? И кто такой Папа?

— Мы наверное, где–то в гараже и мне кажется, что у того, кто меня изнасиловал и сестру, как я поняла потому, что и там все болит и до сих пор горит, особенно, когда я пописаю.

— Ну и… Ты хоть в двух словах расскажи…За что вас сюда и как вы попали в такие дела?

— А он, этот Фашист сейчас не придет? Он что, импотент, как ты говоришь? Ну, это же хорошо?

— Для кого хорошо? Думаешь, что для нас? Сейчас! Как раз наоборот… Если бы он был как мужик, тогда бы можно было еще потерпеть, а то он сволочь….

— Ну что же ты замолчала… Прошу тебя, говори! Он что? Что он делает и где?

— Везде!

— Что и в …

— Ну да! И сзади лезет и спереди и везде, и все гад, руками!

— Как это? Да разве же? Да, как это? Ведь у нас же там…

— Это ты так думаешь, а ему сволочи именно так и надо в нас, и он….

— Так замолчи! Думать даже не хочу.

— А ты, думай, не думай, а…Главное это, чтобы его не переклинило!

— Как это?

— Да вот так! Он же с какой–то войны, из какого–то там аула или…

— Он что, из…

— Ну да, они все там такие к нам. Особенно, когда мы такие….

— Какие? Молодые? Красивые или какие?

— Да такие, что уже нет вовсе и всем сказали, что потерялись, пропали!

— Как это нет? Мы же вот есть! Я, ты, Женька и потом, другие девчонки, они тоже…

— Не хочу тебе всего рассказывать, но скажу, что на нас уже давно крест поставлен. Им ведь, этим садистам мы преданы в личную собственность, как отработанную вещь. И потому они что захотят, то и будут с тобой. Захочет–убьет, захочет–полюбит. Не дай бог! Им все разрешает Босс! Они кровавые, дикие, им только бы до крови добраться, а там они теряют разум и вот тогда, берегись. Если переклинит, то все…

— Что все?

— Ну что ты мне что, да что? Неужели ты не поймешь? Главное ублажи его, как он хочет и дай ему все, что он и так заберет у тебя живой или мертвой. Но лучше уж — у живой, может еще на что–то можно рассчитывать потом?

— На что? На что можно рассчитывать? На побег?

— Тише ты… Кто–то идет?

— Это он?…..

— Тише, тише…. Это он…. Фашист…

Наверху загремел железный настил, потом четко слышно как он ходит, что–то делает, звеня инструментом, потом…

— Сука! Ты все еще жива? Подай голос.

— Жива, только…

— Никаких только! А эти, две, они уже очухались?

— Одна–да, а вторая все еще в отрубе. Слушай, будь человеком, дай хоть что–то поесть…

— Нет! Замолчи сука!

— Ну хотя бы воды дай! Нам так хочется пить и потом смыть надо тут, грязно ведь и пахнет…

Потом его шаги, он что–то тянет и следом…

— Мама! Ой! Ой! Не надо! Холодно!!!

— Пейте, мне не жалко! — Слышу его грубый с издевкой голос, сквозь шум воды, что бьет прямо по нам из шланга, что он просунул под лист, но странно, не обжигая холодом, а вроде бы даже наоборот, согревая.

Минуты мы по очереди ловим ртом струю, обливаемся и сквозь образовавшуюся щель в настиле я даже успеваю различить его ботинки, кусочек бокса и силуэт колеса машины, что стоит над нами. Потом я, нахлебавшись, вспоминаю о Женьке и, набирая в рот воды каждый раз приподнимая ее неподвижную голову раскрывая ей рот пальцами, насильно пою ее прямо изо рта. И так несколько раз. Потом уже чуть ли не взрываюсь от радости, потому что Женька впервые за это время захлебываясь, начинает кашлять и следом открывает глаза в тот момент, когда по нашим телам хлещет, но теперь уже ледяная струя.

— Что это? Откуда вода….

— Жива! Жива сестричка, я сейчас, сейчас…. — Пытаюсь стащить с себя этот, такой тяжелый и мокрый весь мешок.

— Помоги! Слышишь? — Это я адресую ей, которую вижу в полумраке, забившуюся в самый угол и сжавшуюся насколько это возможно.

И только потом до меня доходит, что я ее вижу, а как же настил? Настил сдвинут и оттуда, откуда струя слышу.

— Ты, сучка! А ну вылезай!

— Я?

— Да ты и ее с собой, поняла?

— Ее? — Переспрашивая от страшного испуга и такого, что невольно писаюсь прямо под себя…

— Ну? Живо? Давай руку! Да не свою, ее.

Женька неожиданно быстро вся мешком исчезает, а следом я вижу ее голую и лежащую, а потом снова ко мне опускается рука.

— Ну? Я повторять по два раза не буду! — Тяну свою мокрую и дрожащую руку ему и чувствую, горячую, сильную и, как мне кажется, беспощадную руку, которая тянет неумолимо меня к свету и мне так страшно от того, что я понимаю, что сейчас вот он меня вытянет и все…!

От света закрываю, а может от страха даже, глаза и вот уже рядом слышу.

— Снимай все!

— Все? — Следом удар, да такой, что у меня звон в ушах!

Потому я, извиваясь уже под его сильными, очень больными ударами, которые бьют, словно не по мне, тело так онемело, и я стягиваю все–таки с себя свое выходное платье из мешка, остаюсь абсолютно беззащитная и голая.

Удары прекратились и следом струя воды по мне, по лицу, в грудь, между ног и все бьет и бьет. Мне так холодно, больно как никогда, и я верчусь под леденящей струей.

— Теперь ее! — Что ее, не успеваю сообразить, как меня пинок сбивает с ног, я лечу, падаю, больно ударяюсь о пол. Даже мне кажется, раздираю на себе коленки и что–то еще. Но тут же, включился инстинкт самосохранения, и я к Женьке. Приподнимая ее, в нас теперь уже двоих бьет его беспощадная струя ледяная воды. Я кручусь сама и верчу ее, стараясь прикрыть собой, но все равно струя и по ней….

— Ха, ха, ха!!! — Его издевательский и резкий смех.

— Ж… подставляй! Ну же?….

Спустя час, полтора нас снова, как живые мешки сбрасывают в яму

— Ой! Терпи! — Это теперь мне Женька. — Потерпи, родненькая. — Слышу, как она плачет уже в ногах у меня. А у меня там все горит и пылает, жжет. И действительно, почти нельзя ведь даже терпеть.