Елена Арсеньева - Год длиною в жизнь

Рита не сказала, что Краснопольский и его жена мечтают об одном: уехать из Советского Союза и вернуться во Францию, которую так безрассудно покинули. Можно ли их за это винить? Слишком уж зверски оскалилась им навстречу родина-мать-и-мачеха!

– Мама вышла замуж за Алекса Ле Буа, который ее давно любил, – продолжила Рита выдавать несколько отредактированный вариант жизни семьи Аксаковых – Ле Буа. – Бабуля Ле Буа ужасно не любила ее сначала, пыхтела не переставая, ну а потом смирилась. Теперь они добрые подруги, ну а мы с вашей мамой, – она взглянула на Александру, – подружились очень быстро. Она была страшная авантюристка… – Рита снова запнулась, вспомнив, в какую авантюру втравила ее однажды бабуля Ле Буа, но рассказывать о ней сейчас здесь было совершенно неуместно. – В 1941 году она стала инвалидом и с тех пор передвигается только в коляске. Я была в войну в R?sistance, в Сопротивлении, в партизанском отряде, домой вернулась только в сорок четвертом. Закончила учебу в лицее, поступила в Сорбонну, потом стала работать в газете. Я тоже хотела уехать в Россию вместе с Федором Лавровым, с Краснопольскими, Кореневыми, с другими русскими друзьями, но это убило бы мою мать: для нее не существовало другой России, кроме той, которая погибла, новой России она смертельно боялась, – и я осталась во Франции. Но меня всегда тянуло сюда, я хотела увидеть Волгу, Энск… Ну вот, как только появилась возможность, я приехала.

– Понятно, – проговорил Монахин. – Значит, вы скрывали все только потому, что не хотели оскорбить чувства Александры Константиновны и Ольги. Или была еще какая-то причина?

Риту бросило в жар.

Что он знает? Знает ли что-нибудь? Возможно ли, что какой-то «человек в сером костюме» видел их с Георгием в ту ночь?

on Dieu и Боже мой! Да вовсе не думала она о чувствах Александры Константиновны, а беспокоилась только о чувствах Георгия! И, судя по выражению его лица, не зря. Такого ужаса, какой отражен сейчас в его глазах, Рита давно не видела. Ну да, она ведь его тетушка! А он ее племянник. По его мнению, они вступили в грех кровосмешения. Между прочим, протестантская церковь весьма снисходительно смотрит как на браки кузенов, так и на (очень редкие, надо сказать) браки дядей и теток с племянницами и племянниками. Они не считаются кровосмесительной связью в цивилизованном мире, но для чопорных русских (и не менее чопорных католиков) любое родство до четвертого колена – инцест. А они с Георгием кто друг другу? Татьяна и Саша – двоюродные сестры, значит, Рита с Ольгой – троюродные. То есть Георгий ей четвероюродный племянник, если считаться родством Русановых и Понизовских. С этой стороны все более или менее гладко. А вот что касается родства по ее отцу, по Дмитрию Аксакову, то тут дело хуже: они с Георгием – родные тетка и племянник. И еще между ними – безумная разница в возрасте…

Он смотрит на нее, как на врага. А Рита и предупреждала, что он станет врагом и ей, и себе! Как, наверное, он проклинает сейчас тот день, когда увидел ее. А уж как проклинает ту минуту, когда ее возжелал… И ее проклинает – за то, что уступила.

Но что она могла поделать? Она ведь сопротивлялась, только что криком не кричала. А надо было кричать! Да, кричать, чтобы прибежала дежурная отеля, чтобы вызвала милицию… Она пощадила Георгия. Она щадила его до последней минуты! Она врет из-за него, постоянно врет, врет больше, чем привыкла, чем хотелось бы. А он…

Георгий вдруг вскочил и, пробормотав что-то неразборчивое, вылетел из комнаты. Хлопнула дверь в прихожей.

– Что такое? – в один голос воскликнули Ольга и Александра Константиновна.

– А говорят, у меня плохие манеры… – пробормотала Вера, ни к кому особенно не обращаясь.

– Наверное, мальчик вспомнил про какое-нибудь комсомольское собрание. Вот и сорвался, – великодушно сказал Николай Тихонович, и Рита, поглядев в его глаза, подумала, что он, пожалуй, и в самом деле знает и понимает куда больше, чем она думает. Но ей нечего его опасаться, что бы он ни знал и ни понимал, Монахин будет молчать. Ради Ольги, которую он любит. Ради чужого сына, которого он тоже любит…

А все-таки, подумала Рита, чей сын на самом деле Георгий? О каком военном говорил тот инвалид, певший про кардинала и римского папу? Господи, кругом какие-то тайны, какие-то опасные тайны! Не зря говорят англичане: в каждом шкафу есть свой скелет…

– Ну что ж, вот мы все и выяснили. К общему удовольствию, полагаю, – невесело сказала Рита, оглядывая напряженные лица своих новых родственников. – Спасибо за чай и прекрасные пирожные, никогда в жизни таких не ела. Было очень приятно повидаться, а теперь мне пора. Сегодня вечером я уезжаю в Москву, а оттуда – на Дальний Восток. Я журналистка, работаю в еженедельнике «Le onde aujourd’hui», то есть «Мир сегодня», и у меня задание от моей редакции – сделать серию очерков о советском Дальнем Востоке. Кроме того, я… я обещала маме разузнать о судьбе некоторых людей, знакомых ей по Харбину и вернувшихся в Советский Союз. Они живут в городе Х.

«Ну вот, – с горечью подумала Рита, – я опять вру! Я опять вру больше, чем следует. А кто скажет мне за это спасибо? Никто!»

И она, торопливо простившись, сгребла со стола «Репортер» и вышла прежде, чем хозяева успели спохватиться и вручить ей приготовленные подарки: павловские платки, павловские ножи, поднос с хохломской росписью (знаменитая красно-золотая «рябинка») и литровую банку черной икры, по горлышку залитую воском, чтоб икра подольше сохранилась. Ну и про Ритин портрет, тот самый, который рисовала Вера, они совершенно забыли.

«Лучше сразу умереть, чем оказаться у Руди фон Меера, – напутствовали руководители групп R?sistance молодежь. – Постарайтесь покончить с собой, если вас схватят. Тех, кто попадет в руки фашистов, все равно убьют рано или поздно, но сначала натерпитесь мучений. Покончив с собой, хоть уйдете из жизни с чистой совестью, никого не предав. Пыток Руди фон Меера выдержать невозможно. Одна ванна со льдом чего стоит… Гестаповцы порой приходят к нему на выучку!»

Немцы называли его Руди фон Меер, но он был русский, из семьи эмигрантов. И предпочитал, чтобы служили ему русские. В качестве жертв он тоже выбирал прежде всего своих соотечественников… правда, он называл их бывшими соотечественниками. Да что говорить, они ведь тоже не желали считать его своим!

Постепенно вокруг него сплотилось самое отъявленное отребье из тех, кто с удовольствием воспринял призыв Петена сотрудничать с фашистами. Руди фон Меер охотно брал к себе всех без разбору коллаборационистов: и отпрысков титулованных русских семей, нетерпеливо ждавших, когда же начнется в захваченной России дележка земель и раздача их бывшим владельцам, и людей без роду без племени.