Елена Арсеньева - Год длиною в жизнь

Рита задумчиво посмотрела в окно, на широкую улицу, по которой полз неуклюжий, округлых очертаний, желто-красный автобус. Набит он был битком – так, что дверцы до конца не закрылись, между ними торчал прищемленный подол чьего-то пестрого платья. Видимо, дела с общественным транспортом в Х. обстояли так же, как в Энске: худо-бедно, по-русски говоря.

То, о чем говорил Макар Семенович, вполне совпадало с услышанным от Лаврова. К Марине и раньше-то Рите идти не хотелось, а сейчас вовсе расхотелось. Может, и правда – не стоит ее навещать? Отыскать Павла, повидаться с ним – ведь поручение, данное Рите, касалось именно его, а не Марины… Исполнить свой долг – и побыстрей вернуться домой. Сначала все же придется заехать в Энск – Федор взял с нее слово вернуться! – а потом в Париж. И забыть все, и отряхнуть со своих стоп прах этой страны, которая не вызвала в ее душе никаких ностальгических ощущений. Да, Рита Ле Буа окончательно утратила связь с родиной своих предков. Когда-то ее отец сам чуть не погиб и чуть семью не погубил из-за своего страстного желания вернуться в Россию. Его дочь может только плечами пожать, думая об этом. Она не отсюда!

«Когда мы в Россию вернемся… о Гамлет восточный, когда?..» Да никогда!

Во времена Сталина много говорили о безродных космополитах. Мало кто знал, что словосочетание принадлежит не Сталину и не Зиновию Паперному, запустившему его в оборот, а критику Белинскому, «неистовому Виссариону», да это не суть важно. Наверное, Рита была именно такой безродной космополиткой… по отношению к России. Она любила Францию, хотела вернуться во Францию. И как можно скорей!

Решено. Она не будет встречаться с Мариной. Зачем время тянуть?

– Макар Семенович, у меня к вам просьба, – нерешительно произнесла Рита. – Вы не говорите Марине Ивановне, что я ею интересовалась, хорошо? На самом деле, мое поручение касается ее сына.

– Ну, к Пашке тебе придется в Олкан ехать, – сочувственно вздохнул Макар Семенович. – Не то чтобы совсем уж даль, но и не так чтобы близко. Только знаешь, какой тебе мой совет? Ты сначала в Союз писателей сходи. Они точно знают, где сейчас Павел может быть. А вдруг приедет на днях? Тогда и по тайге мотаться не придется. А Союз писателей отсюда в двух шагах. Вон, до конца квартала дойдешь, повернешь по Комсомольской налево – и вниз иди, к Милицейской. Справа будет красивое двухэтажное здание с большими окнами. Вот там, во втором этаже, и спрашивай про Пашку.

– Спасибо. Хорошо, когда город такой небольшой, все рядом, – сказала Рита, выбираясь из машины.

– Как это небольшой? – Вид у Макара Семеновича, когда он доставал из багажника чемодан, стал обиженный. – У нас очень большой город. Не Москва, конечно, но… Ты вот в Олкан съездишь – сама поймешь, что такое наш город. Погоди! – спохватился он. – Что ж мы делаем? А шоколадку для администратора? Давай я твои вещи покараулю, а ты скорей через дорогу, в «Гастроном». На втором этаже налево – кондитерский отдел. Купи «Аленку», что ли. Иначе не видать тебе номера с удобствами, придется в общий туалет бегать!

Рита поглядела на него с откровенным ужасом и послушно ринулась через дорогу. Да взбрела бы кому-нибудь мысль предложить шоколадку портье любой парижской гостиницы за то, чтобы получить номер с удобствами, его точно сочли бы сумасшедшим. А она, Рита Ле Буа, уже играет по правилам, которые ей предлагает эта безумная страна! Так и самой сойти с ума недолго.

Нет, домой, домой! Скорей встретиться с Павлом, отдать свой долг – и домой!

– Мартышка к старости слаба глазами стала, – смущенно пробормотала Инна Яковлевна, промокая веки крошечным кружевным платочком.

– Чувствиями, а не глазами, – проворчал Всеволод Юрьевич Сазонов, осторожно поддерживая ее под руку. – Смотрите под ноги, мадам, вы снова чуть не упали!

– Ох, Господи! – Инна остановилась, опираясь на его руку и вытаскивая каблук из щели в решетке ливневой канализации. – Полжизни живу в Париже, а все проваливаюсь и проваливаюсь! На скольких туфельках каблуки ободрала, даже сосчитать невозможно. Как только парижанки умудряются проскальзывать по этим люкам, не застревая в них каблучками?

– Во-во, – хмыкнул Сазонов, – жаль, никто из Сюртэ Женераль [19] Французская контрразведка. не смикитил в былые времена таким образом устраивать проверки иноземным шпионкам. Коли пройдет дама над решетками, каблучком туда не влетев, стало быть, своя, исконная парижанка. Ну а влетит, получается, засланная… очень может статься, даже из Москвы. То-то вам с Ренаточкой солоно пришлось бы!

– Что-то вы, Всеволод Юрьевич, нынче больно сурово настроены, – покосилась Инна Яковлевна и отерла щечку, на которую скатилась предательская слезинка. – И ворчите, и ворчите… Ренаточку, покойницу, вспомнили…

– Зато вы сделались избыточно благостны, моя милая, – буркнул Сазонов, который сегодня не говорил, а именно буркал, хмыкал, бормотал, ворчал или даже взрыкивал. – Ни с того ни с сего сделались сентиментальны, словно…

– Ну договаривайте, договаривайте! – задорно воскликнула Инна Яковлевна, привычно вытаскивая из очередной решетки уже вовсе ободранный каблучок. – Словно мамаша, которая выдает замуж свою единственную дочку? Ну что делать, если я себя именно так ощущаю! И какая разница, что меня пригласили быть подружкой невесты?

– «Мне не к лицу и не по летам…» – пробормотал Всеволод Юрьевич.

– Ой, только не продолжайте! – моляще простонала Инна Яковлевна, которая во времена оны не только чужие стихи читывала, Пушкина тем паче, но и писала собственные (под псевдонимом Фламандская). – Сама знаю, что пора мне быть умней, но ведь это очень трогательно – тайное венчание. Я и не подозревала, что в наше время такое возможно. Как странно, что господа Ле Буа столь суровы к любви милой девочки.

– Буржуи! – презрительно фыркнул Сазонов. – Мещане! Свобода чувств, свобода выбора для них невозможна. Все заковано в рамки условностей.

– Честно говоря, в этом что-то есть, – хихикнула, как девочка, Инна Яковлевна.

– В рамках условностей? – уставился на нее с откровенно ошарашенным видом Сазонов, у которого была отменная память. Он многое помнил об Инне, многое знал о ней, и уж чем-чем, а соблюдением условностей она никогда себя не обременяла. Чего вдруг ее потянуло к порядочности? Неужели и правда – стареет подруга его былых приключений? Но тогда, значит, стареет и он? Стареет и когда-нибудь умрет? Нет! Этого не может быть!

– При чем тут условности?! – Голос Инны отвлек Всеволода Юрьевича от мрачных мыслей. – Рита – дочь сам знаешь кого.

– Да уж, – кивнул Сазонов с брезгливым видом.

– И как тут не увидеть руку Всевышнего? – продолжала рассуждать Инна Яковлевна. – Сначала дочь человека, который сыграл в нашей жизни самую роковую роль, спасает мою собственную жизнь (ведь неизвестно, что было бы со мной без бумажки о крещении, которую я получила с ее помощью на рю Лурмель), а потом оказывается, что во всем Париже ей совершенно некого пригласить в качестве своей подружки на тайное венчание, и она обращается ко мне. Конечно, она понимала, что я не смогу ей отказать.