Сьюзен Филлипс - Только представьте…

Но она мгновенно забыла об адвокате, едва в зал вошла новая пара. В мужчине было что-то до того знакомое, что девушка на миг остановилась. Вновь прибывшие подошли поздороваться с миссис Темплтон, и тут она узнала, кто это. Кровь прихлынула к ее лицу.

— Мистер Мейхью, не проводите ли меня к миссис Темплтон? Она как раз говорит с одним моим знакомым, которого я не видела много лет.

Джентльмены из Нью-Йорка, Бостона, Филадельфии и Балтимора заметили, что мисс Уэстон прервала танец, и все как один повернули головы и вытянули шеи, спеша узнать, в чем дело. Многие с нескрываемой завистью наблюдали за человеком, только что появившимся в бальном зале. Что в этом бледном худом незнакомце привлекло внимание неуловимой мисс Уэстон и вызвало столь красноречивый румянец на ее щеках?

Брэндон Парселл, бывший кавалерийский офицер знаменитого в Южной Каролине Легиона Хэмптона, чем-то напоминал художника, хотя, как истинный плантатор по рождению и воспитанию, не знал об искусстве ничего. Его любовь к прекрасному выражалась лишь в том, что он с удовольствием рассматривал работы того парня, который рисует лошадей.

Не слишком высокий, с зачесанными набок прямыми каштановыми волосами, аккуратно подстриженными усиками и бачками, он отчего-то производил впечатление на женщин, хотя с мужчинами дело обстояло хуже. Представители сильного пола отнюдь не спешили заводить с ним дружбу. Зато дамам при виде стройного офицера мгновенно приходили на ум сентиментальные романы, изящные сонеты, соловьи и греческие вазы.

Рядом с ним шла Элеонора Бэрд, некрасивая, безвкусно разодетая дочь его работодателя. Брэндон завершил свое приветствие Эльвире Темплтон поклоном и уместным к случаю комплиментом. Всякий, кто слышал его тягучий южный выговор, не подозревал о ненависти, которую он испытывал ко всему блестящему обществу, представительной хозяйке, даже к засидевшейся в девицах северянке, которую его обязали сопровождать на сегодняшний бал,

И вдруг… вроде бы непонятно почему… в сердце ударила острая тоска по родине, тенистым садикам Чарльстона в воскресный полдень, мучительное желание вдохнуть чистый ночной воздух «Холли гроув», его бывшего дома. И хотя вроде бы не было причин для наплыва эмоций, сжимавших грудь, не было… кроме слабого сладкого аромата Каролинского жасмина, возникшего одновременно с шорохом белого атласа.

— Ах, Катарина, дорогая, — окликнула миссис Темплтон, чей резкий северный выговор нестерпимо резал слух Брэндона. — Хочу тебя кое с кем познакомить. Оказывается, мистер Парселл — твой соотечественник.

Влекомый почти неуловимым запахом, он повернулся и… пропал. Навеки утонул в фиолетовых озерах, глядевших на него с прелестного своевольного личика. Незнакомая девушка ослепительно улыбнулась.

— Мы с мистером Парселлом уже знакомы, хотя, судя по выражению его лица, он вряд ли меня помнит. Не стыдно, мистер Парселл? Неужели забыли одну из своих самых преданных обожательниц?

Хотя Брэндон, как ему казалось, впервые видел собеседницу, голос был знакомым, родным, потому что знал тягучие гласные и сглаженные согласные так же хорошо, как звук своего дыхания. Голос его матери, теток и сестер. Голос, который четыре долгих года утешал умирающих, бросал вызов янки и посылал южан на борьбу. Голос, который звал мужей, братьев и сыновей в бой за правое дело.

Голос аристократок Юга.

Голос, который ободрял его в битве при Булл-Ране и Фредериксберге, голос, который вселял спокойствие все долгие недели, проведенные на утесах Виксберга, голос, обладательницы которого лили горькие слезы в надушенные лавандой платочки, а потом шептали: «ничего, все будет хорошо», когда Твердокаменный Джексон пал при Чанселлорсвилле.

Тот самый голос, который поддерживал людей Пикетта в их отчаянной атаке при Геттисберге, голос, который зазвучал для них, когда они погибали в болотах Чикамоги, голос, который они не позволяли себе слышать в то Вербное воскресенье, день, когда в здании суда Алпоматокса их мечты разлетелись в прах [9].

И все же, несмотря на голос, женщина, стоявшая перед ним, чем-то отличалась от тех, которые ждали дома. Белый бальный наряд сверкал новизной. Ни броши, искусно заколотой в том месте, где красовалась почти невидимая штопка. Никаких сборок — верного признака того, что под юбку когда-то надевали кринолин, а позже переделывали, чтобы придать платью более модный силуэт. И еще одно, весьма немаловажное различие между стоявшей перед ним женщиной и теми, кто ждал его дома: в фиалковых глазах не крылся тайный, невысказанный упрек.

Наконец Брэндон вернулся к реальности, и собственный голос донесся до него словно откуда-то издалека.

— Боюсь, тут у вас передо мной преимущество, мэм. Трудно поверить, что я способен забыть столь необычное лицо, но если вы так утверждаете, спорить не стану и умоляю простить меня за плохую память. Может, окажете одолжение и просветите несчастного?

Эльвира Темплтон, привыкшая к незатейливым изъяснениям нью-йоркских бизнесменов, растерянно моргнула, прежде чем вспомнить о хороших манерах.

— Мистер Парселл, позвольте представить мисс Катарину Луизу Уэстон.

Брэндон Парселл, как истинный джентльмен, не выказал потрясения, хотя не смог найти слов для подобающего ответа. Миссис Темплтон продолжала трещать, представляя мисс Бэрд и, разумеется, мистера Мейхью. Мисс Уэстон, похоже, искренне забавлялась.

Прозвучали первые такты «Голубого Дуная». Мистер Парселл вышел из состояния оцепенения и обратился к мистеру Мейхью:

— Прошу вас, сэр, не будете ли вы так любезны принести немного пунша мисс Бэрд? Она только сейчас жаловалась на жажду. Мисс Уэстон, можно старому другу пригласить вас на вальс в честь встречи?

И хотя подобные вещи считались непростительным нарушением этикета, Парселлу в этот момент было все равно. Кит с улыбкой протянула затянутую в перчатку руку. Сделав несколько шагов, они закружились в вальсе. Брэндон долго молчал, прежде чем решился заговорить.

— Вы изменились, Кит Уэстон, — выпалил он. — Думаю, вас не узнает даже собственная нянюшка.

— У меня никогда не было нянюшки, Брэндон Парселл, как вам известно, — сварливо буркнула она.

Брэндон громко засмеялся. До этой минуты он и не подозревал, как соскучился по разговору с женщиной, чей дух не был сломлен.

— Представляю, как разохаются мои мать и сестры, когда я расскажу, где мы встретились. Дома слышали, что Кейн отправил вас в какую-то школу на Севере, но никто в округе с ним не общается, а Софрония держит язык за зубами.

Кит по вполне понятным причинам не хотелось говорить о Кейне.

— Как ваша матушка и сестры?

— Не так уж и плохо… в сложившихся обстоятельствах. Потеря «Холли гроув» была для них тяжким ударом. Я служу в ратерфордском банке. — Он брезгливо поморщился. — Парселл служит в банке. Времена меняются, не так ли, мисс Кит Уэстон?