Жюльетта Бенцони - Волки Лозарга

— Наш милый ангелочек! Он принес радость и счастье в этот дом.

Окинув взглядом строгую, темную при закрытых дверях прихожую, Гортензия подумала, что и впрямь в этомдоме радости было маловато, а счастья и того меньше. И она поспешила за Годивеллой на кухню.

— Его как раз собирались кормить, — сообщила Годивелла. — Вы приехали вовремя.

И действительно, когда Гортензия вошла в кухню, Жанетта, расстегнув корсаж, дала ребенку грудь. Маленький жадный ротик тотчас же впился в нее, а розовая ручка легла цветком на молочно-белую кожу кормилицы.

Жанетта увидела Гортензию, и лицо ее осветилось радостью:

— Госпожа графиня! Наконец-то! Как хорошо, господи, как хорошо!

— Здравствуйте, Жанетта! Я тоже рада видеть вас. Но что-то вы бледная… Уж не болеете ли?

— Эта дурочка все время плачет, — пробурчала Годивелла. — У нее и молоко от этого пропадает. Осталось не так уж много, и…

— Немного? — раздался позади них грозный голос маркиза. — Почему мне об этом не доложили? Думают, я дам своему внуку умереть от голода? Если у нее нет молока, так гоните ее.

Слезы, которые, видно, и так не просыхали, снова брызнули у Жанетты из глаз, и она в порыве отчаяния сильнее прижала к себе крепкое тельце ребенка.

— Нет, нет, прошу вас, господин маркиз! Молока стало чуть-чуть меньше, но оно обязательно прибудет! Только не разлучайте меня с малышом, я этого не перенесу!

— Какой еще малыш? Надо употреблять титул «господин граф», невежа, когда ты говоришь о моем внуке! Что же до твоих чувств, то они здесь никого не интересуют! Сейчас там внизу как раз твой дядя. Можешь отправляться с ним восвояси, если от тебя все равно никакого толку…

Но тут разъярилась Гортензия.

— С каких это пор мужчины берутся судить о питании младенцев? — крикнула она. — Не плачьте, Жанетта! Никто лучше вас не ухаживал за моим сыном, и я хочу, чтобы вы оставались с ним, даже если у вас больше совсем не будет молока! Рано или поздно ребенка все равно придется отнять от груди. Ведь вы же должны знать об этом, Годивелла!

— Конечно, конечно, госпожа Гортензия! Мы сделаем все, что нужно. Но раз Жанетте больше нечего здесь делать, лучше бы ей воротиться назад, к себе…

Сказано это было ровным тоном и без тени враждебности, но Гортензия поняла, что Годивелла, по-видимому, ревнует Этьена к кормилице и, желая заполучить его для себя одной, как может, старается отдалить Жанетту.

— Вы что, забыли, Годивелла, что Комбер теперь мой? Жанетту там ждет ее место, это так, но только не одну, а вместе с моим сыном. Пора нам с вами, маркиз, непосредственно перейти к цели моего прихода. Я приехала за Этьеном.

Взгляд золотистых глаз уперся в глаза маркиза, когда она нарочно назвала ребенка тем именем, которое старому Лозаргу было ненавистно. От гнева на бледных щеках маркиза вспыхнул румянец, но вслух он ничем не выдал своих чувств.

— Дорогая, кухня — неподходящее место для обсуждения наших дел. Не угодно ли пройти в гостиную?

— Хорошо. Только ненадолго.

Вдруг Годивелла так и вскинулась, слезы брызнули у нее из глаз.

— Не забирайте у нас ребенка, госпожа Гортензия! Это нехорошо! Вы не имеете права…

— Похоже, здесь все забыли, кто его мать!

— Неважно! Он из Лозаргов и должен воспитываться на земле своих отцов!

Слова старой няни напомнили Гортензии о том, что говорила госпожа де Сент-Круа. Но как бы ни было матери неприятно слышать такое, возразить она не успела. Маркиз положил конец перепалке, объявив, что дело касается в первую очередь его и челяди не пристало вмешиваться. Гортензия только поцеловала сына в лоб и отправилась за маркизом в гостиную.

Новообретенный достаток дал о себе знать появлениемв огромном старинном зале некоторых весьма удобных и полезных вещей, ни в чем, однако, не нарушив строгой гармонии убранства. Вокруг монументального камина теперь устроили нечто вроде салона, поместив туда красивую мебель великой эпохи: с высоким хозяйским креслом и длинным средневековым обеденным столом соседствовали, впрочем, без всякого ущерба друг для друга, небольшой письменный стол в стиле Мазарини, несколько сервантов Буля и кресла времен Людовика XIV, обитые генуэзским бархатом цвета червонного золота. Обладая безупречным вкусом, маркиз, в ущерб моде, выбрал величие. А ковры ярких расцветок добавляли ко всему ощущение тепла.

Над огромным камином дама Алиетта с супругом все так же, как раньше, улыбались друг другу, а цветущий луг за их спинами показался Гортензии еще зеленее, чем прежде, и она дружески, как старым знакомым, улыбнулась этим двум наивным персонажам, они и раньше всегда вызывали у нее симпатию. Но тут она вовремя вспомнила, что приехала в замок вовсе не для того, чтобы любоваться обстановкой. Ей предстоял серьезный разговор с маркизом.

Прислонившись к письменному столу, маркиз указал племяннице на кресло и без обиняков начал:

— Вы теперь, дорогая, стали хозяйкой в Комбере, чему я безмерно рад. Земли эти, на первый взгляд незавидные, на самом деле представляют значительную ценность и увеличат владения моего внука, который станет благодаря им самым крупным землевладельцем и, бесспорно, богатейшим человеком в округе. Мы проследим за тем, чтобы комберские владения содержались в надлежащем виде для того…

— Что вам за дело до Комбера, маркиз? Как вы только что изволили заметить, хозяйка там я и отныне сама буду жить в этом поместье.

Фульк де Лозарг снисходительно улыбнулся, словно перед ним был капризный или не по летам наивный ребенок.

— Вы же знаете, что это никак невозможно. Зачем вам уезжать в Комбер, если ваш сын живет в этом замке?

— Полностью разделяю ваше мнение. Поэтому, как я только что имела честь поставить вас в известность, я приехала для того, чтобы забрать его или по крайней мере предупредить вас, что скоро заберу.

— Ребячество! По всем законам он скорее мой, чем ваш, и никто в округе не поймет вашего желания растить последнего отпрыска старинного рода на материнской земле. Гортензия де Лозарг, если вы хотите жить вместе с сыном, то останетесь здесь или больше никогда его не увидите!

Гортензия так сильно сжала ручки кресла, что побелели костяшки пальцев. Итак, война объявлена. И если она хочет ее выиграть, надо быть готовой к сражению.

— Мы живем не в Средние века, и у вас нет никакого права лишать меня сына во имя какого-то допотопного обычая. Он здесь воспитываться не будет, потому что вы недостойны называться дедом, и я даже не могу представить себе, что он когда-нибудь вас поцелует. Не хотите ли ознакомиться с этим?

Она достала из кармана исповедь Флорана и протянула ему.

— Что это?

— Признание человека, который впустил в дом моих родителей их убийцу, точнее, принца Сан-Северо, а еще точнее — вашего сообщника.