Жюльетта Бенцони - Узник в маске

— Давайте!

Посланник без лишних слов исполнил приказание и стал с любопытством следить, как меняется выражение лица герцога под влиянием чувств, вызываемых чтением. Гнев сменился улыбкой, улыбка — грустью, грусть снова была потеснена гневом.

— Благословение… Она передала с вами свое благословение! — Он взволнованно скомкал письмо. — Она тоже хочет, чтобы я женился на этой сумасшедшей! А ведь она знает, как я люблю ее, Сильви!

— У вас нет никакого права сомневаться в ее любви. Однако она — мать, готовая ради счастья дочери на любые жертвы…

— Я еще не готов, хотя придется…

— Так вы собираетесь… жениться на Мари? — пробормотал Рагнель, пораженный быстротой, с которой девушка добилась своего.

— Экий вы быстрый! Просто мне пришлось дать ей слово дворянина. Вы не представляете, какую сцену мне пришлось пережить вчера прямо здесь…

Накануне вечером, вернувшись с верфей, где он наблюдал за постройкой нового судна и ремонтом шести старых, Бофор был вынужден принять посетителя, доложившего о себе как о «шевалье де Фонсоме». Для того, чтобы пробиться к адмиралу, посетителю пришлось назвать свое имя многочисленным караулам, сторожившим старый арсенал, возведенный Генрихом IV, благодаря которым Фонсом чувствовал себя здесь, как у себя дома. Обнаружив, что «шевалье» — это Мари, переодевшаяся мужчиной герцог был немало удивлен. Но еще больше его удивил излучаемый ею радостный свет.

«Я приехала, чтобы еще раз признаться вам в любви! — заявила она прямо с порога. Еще не оправившись от изумления, он запротестовал, сперва слабо, но она перебила его: — Здесь не место для споров и уверток. Предупреждаю сразу, я полна решимости стать вашей женой».

— Я хотел было, — продолжил свой рассказ Фрасуа, — обратить это неслыханное заявление в шутку, но было не до шуток. Ее личико было настолько серьезно, что это не могло не произвести на меня впечатления. Выхватив из-за пояса кинжал, она приставила острие себе к горлу молвила, что, если я не дам обещание взять ее в жены, с покончит с собой у меня на глазах. Мы были с ней одни, так как она потребовала «встречи без свидетелей ввиду важности дела»… Помощи ждать неоткуда. Меня покинула охота смеяться, так как в ее глазах я читал решимость полнить обещание. «В вашем распоряжении всего десять секунд, — поторопила она меня. — Поклянитесь, не то…

Для пущей убедительности она кольнула себя кинжалом я увидел капельку крови. Поняв, что она готова идти конца, я лишился рассудка. Она уже начала отсчет: «I два, три, четыре, пять, шесть…» На счет «семь» я сдался и поклялся на ней жениться… Чертовка улыбнулась, убрав кинжал в ножны и сказала, что с самого начала во мне не сомневалась и что мне не придется сожалеть о своем обещании, потому что она сделает все возможное и невозможное, чтобы дать мне счастье. «Перво-наперво я рожу вам детей, чего не сумела сделать моя матушка»…

— Это было уже слишком. Давая клятву, я думал о Сильви, которая возненавидела бы меня на всю жизнь если бы ее дочь из-за меня наложила на себя руки. Я сказал что свадьба — дело будущего, что о ней не может речи перед военной кампанией, в которой мне предстоит сражаться с берберским беем Хассаном — перебежчиком португальцем, адмиралом Алжира. Это будет таким затяжным делом, что она может спокойно возвращаться в Париж. Она отказалась, настаивая, что вернется только замужней и что ее не смутит, если для достижения этой прекрасной цели ей придется задержаться здесь на год, а то и на два. Я в ответ напомнил ей, что для брака требуются еще разрешения короля и ее родителей, то есть матери и брата, являющегося теперь главой семьи. На это она лишь улыбнулась — ведь она отлично знает, что Филипп будет счастлив, если я стану его зятем! Ждать его разрешения пришлось бы недолго, скоро он возвратится из Сен-Мандрие, куда я отправил его для инспекции фортификаций. Вот как обстоит дело на эту минуту, милейший Рагнель. Согласитесь, что я угодил в капкан, как последний кролик. Надо же было оказаться таким простаком!

— Вряд ли вы смогли бы повести себя как-то иначе. Я знаю, что Мари не занимать решительности, хотя и меня ее методы шокируют… Извиняет ее разве только любовь к вам чуть ли ни с младенчества. Можно даже сказать, что ее любовь к вам по продолжительности равна любви Сильви…

— Сильви!.. — подхватил Бофор с болью в голосе. — Надеюсь, вы не считаете, что я мечтаю сделать ее своей тещей? На самом деле она уже виделась мне моей герцогиней, как вдруг…

— По-моему, наша единственная надежда теперь — на целительную силу времени. Вы поступили правильно, сделав упор на задержки, диктуемые обстоятельствами. Но… Не могли бы вы подсказать, где находится Мари сейчас?

— В Сольесе, в трех лье отсюда, у маркизы де Форбен. Как вам, возможно, известно, маркиза — мать госпожи де Раска, прекрасной Лукреции, любовницы моего брата Меркера, строящего для нее в Эксе так называемый Вандомский павильон. Нас с маркизой связывает давняя дружба, поэтому я и поручил Мари ее заботам, не уточнив, что речь идет о моей… невесте. Язык не поворачивается это выговорить! Я потребовал, чтобы вплоть до иных распоряжений это оставалось нашей с ней тайной.

— Мудрая предосторожность! Будем надеяться, что наступит день, когда Мари согласится вернуть вам ваше слово.

— И не мечтайте! Вы еще не видели ее такой, какой видел я…

Письмо заканчивалось лаконичным описанием встречи шевалье де Рагнеля и Мари в замке Сольес и обещанием его скорого возвращения. Судя по всему, встреча прошла совсем не гладко, и Персеваль решил дождаться личной встречи с Сильви, чтобы посвятить ее во все подробности. Не исключалось также, что он решил вообще предать эти подробности забвению. Таким было, по крайней мере, суждение госпожи де Шомбер.

— Любой, кто умеет читать между строк, поймет, как велико его недовольство, — заявила она. — Признаться, я недовольна не меньше его. Никогда бы не подумала, что моя крестница, которую я нежно люблю, способна на подобные выходки! Не скрою, Сильви, само ее бегство меня скорее позабавило, но эта позорная сцена, эта готовность навязать себя мужчине под угрозой самоубийства попросту меня шокирует!

— Наверное, в этом отчасти виновата я сама, — вздохнула Сильви. — Я не распознала пылкость ее любви к Франсуа и не представляла, что она применит такие отчаянные средства…

— Вся беда в том, что мы плохо знаем собственных детей. Мы даем им жизнь и на этом основании воображаем, будто они наши точные копии, забывая, что за нами и за ними стоят бесчисленные предки, тоже влияющие на их характеры. Да, мы любим своих детей, но дети так и остаются для своих родителей незнакомцами, ибо любовь слепа… То, как вам приходится страдать, моя милая, помогает мне легче переносить собственную бездетность.