Елена Арсеньева - Несбывшаяся любовь императора [litres]

…Потом, спустя годы, когда Николая обвиняли в избыточной жестокости к декабристам и их женам, никто не задумывался, чем была вызвана эта жестокость и за что он мстил им всю жизнь. А ведь он мстил в том числе и за эти судороги, навеки обезобразившие любимое лицо его «маленькой птички». Разве такой уж мелкий повод?..

Он бы все отдал ради нее! Он готов был на все, чтобы ее вылечить, вернуть ей прежнюю красоту и спокойствие! Но случилось так, что именно он, ее возлюбленный муж, причинял ей больше всего горя, медленно убивал ее, при этом продолжая нежно и преданно любить.

Александрина еще и потому пользовалась таким расположением своей свекрови, что безотказно рожала своему мужу детей. В глазах Марии Федоровны, родившей десятерых, это было величайшей заслугой. Тот ребенок, которого носила Александрина в злосчастные декабрьские дни 1825 года, появился-таки на свет. Это была дочь Александра. Вслед за ней на свет родились Константин, Николай и Михаил. Менее плодовитые и больше любившие светские развлечения дамы перешептывались: «Велика ли доблесть – посвятить жизнь тому, чтобы беспрестанно рожать великих князей?!» Однако Александрина была смертельно огорчена, когда врачи в конце концов вынесли свой приговор: рожать ей больше нельзя, если она не хочет окончательно подорвать свое здоровье и до срока сойти в могилу. Но этот приговор означал разлуку с мужем. Один раз это уже было в их жизни, но теперь приговор был более суров и бесповоротен.

Александрина всегда была более нежной, чем страстной, она скорее отвечала на желания мужа, чем навязывала свои. Однако она прекрасно знала, сколь пылок, сколь ненасытен в любви Николай. И если приговор врачей означал фактически монастырское существование для нее – пусть и среди дворцового блеска! – то Николай по сути своей был не способен дать обета безбрачия и воздержанности. Будут другие женщины – Александрина понимала это. Но как ни надрывалось ее сердце от неведомой прежде боли и ревности, она все-таки знала, насколько глубоко ее муж уважает и любит ее. И не сомневалась: даже в самых бурных его романах ее имя не будет унижено. Изменяя ей физически, он всегда останется ей верен нравственно.

Странно, однако она не ошиблась.

Пусть их по-прежнему нежные отношения были во многом только видимостью, но это была самая блистательная видимость на свете! Государь завтракал, обедал, ужинал со своей женой и каждую ночь, за исключением отъездов из Петербурга по делам, спал в ее опочивальне. Он и впрямь любил ее всю жизнь – вернее сказать, питал к этому хрупкому созданию страстное и деспотическое обожание сильной натуры к существу слабому, всецело от него зависимому. Он был таким же самодержцем с женой, как со всей страной, однако жена, в отличие от России, принимала эту неограниченную власть всецело и с радостью. Она по-прежнему была его прелестная птичка, которую он обожал, безмерно любил, дарил ей нежные и страстные признания. Может быть, если бы птичка захотела улететь, он безжалостно подрезал бы ее крылья. Именно поэтому он постарался сделать так, чтобы ее легкие увлечения красавцами кавалергардами могли остаться только увлечениями – только радостью для души, утешениями для сердца, возбуждением для ума, но – не более того. И втихомолку радовался, что плотские отношения для Александры воспрещены под страхом смерти. Именно этот страх – наилучшие оковы для греха!

Ну что же, она жила тем, что ей было оставлено… Однако до нее все же доходили слухи о множестве увлечений Николая. Тех увлечений, которым он предался, когда вынужден был перестать спать с женой. Между прочим, он и сам не делал из этого секрета, а порою с видом шаловливого мальчика обсуждал с императрицей сонмище придворных красоток, досаждающих ему своим вниманием. Как ни была возвышенна душой его «птичка», но женщина остается женщиной, и ей не может не быть приятно унижение соперниц. Александрина с наслаждением выслушивала меткие характеристики мужа – может быть, это были единственные минуты, когда он отступался от принципов непогрешимого рыцарства. Но не просто так, а во имя дамы своего сердца! То есть он даже и в этих маленьких сплетнях оставался рыцарем, как это ни парадоксально.

О да, у Николая было много любовниц, но, с другой стороны, он никогда не искушал женщину, которая пыталась искренне остеречь свою добродетель. И если кокетничал, по меткому выражению одной из фрейлин, как молоденькая бабенка, то с кем?! С доступными Бутурлиной, Пашковой, баронессой Ольгой Фредерикс, с Амалией Крюденер, которой он увлекался, а потом с легким сердцем уступил Бенкендорфу.

Что и говорить, императору не надо было принуждать женщин влюбляться в себя. Они сами сходили по нему с ума. Конечно, их привлекал царственный блеск, но удивительная красота императора, его благородство и мужественность играли тут не последнюю роль.

Его превосходная фигура, греческий профиль, высокий лоб, очень красивый рот, благородное лицо были неотразимы. И точно так же неотразимы были его человеческие, мужские качества, которые проявлялись в самых неожиданных мелочах.

Он все время ездил с одним только кучером – Яковом, но однажды расстался с ним и с тех пор предпочитал почтовых. На станциях ему всегда выбирали лучшего кучера. Как-то раз надо было ехать от Подольска до Москвы по ужасной дороге. Ямщик ехал шагом, а Николай был подвержен мигреням, его тошнило от тряски, и он сказал, что лучше пойдет пешком.

Ямщик повалился ему в ноги:

– Государь, я пропал, если скажут, что я своего царя не сумел везти!

Император покорно опять сел в карету и битых шесть часов терпел тошноту, пока они мучительно тащились до Москвы.

Восхищались его умением признавать свои ошибки. Этим же славился блистательный Александр, который умел быть колким и учтивым. На маневрах он раз послал с приказанием князя Лопухина, который был столь же глуп, как и красив. Вернувшись, тот все переврал. Александр раздраженно сказал:

– И я дурак, что вас послал!

Николай однажды назвал в сердцах генерала Тхоржевского дураком, но извинился перед ним на другой день перед строем.

Как-то раз он не в шутку поссорился со своим обер-полицмейстером Горголи за то, что тот забыл назначить жалованье ламповщикам. Те прислали к нему выборных, которых государь внимательно выслушал, а потом выговорил Горголи «голосом разгневанного Юпитера» по поводу справедливости к подчиненным, которую почитал высокой честью. Жалованье он установил сам – двенадцать рублей, что было очень недурно. Вечером, возвращаясь во дворец, он увидел всех фонарщиков, выстроившихся вдоль дороги. Они наперебой кричали:

– Батюшка-царь, ты наш отец и мать родные!

А его храбрость? Не парадная, повседневная!