Элли Комаровская - Глаза цвета неба

Девушка опустила голову, подавила вздох и на одном дыхании выпалила:

— Горе помутило мой разум. Прости, хан Ногай. Я останусь с сыном.

Гневно сжав кулаки, она вышла из шатра Ногая. Ей хотелось править! Хотелось почета, что полагается жене Великого хана, родившего сына! Она была бы главной в гареме. А сейчас она кто? Над ней и так за глаза потешались, она знала… Великий хан бросил ее после проведенной ночи. Значит, не по нраву пришлась. Такой позор! Когда родился Тохта, она вроде воспряла, что вот теперь она достойна его. Но нет. Четыре года ожиданий, четыре года с этим клеймом, и все надеялась, что Великий хан однажды приедет и заберет ее. Но этому не дано было сбыться. Все рассыпалось в пыль. Что теперь у нее? Лишь тоска.

Ногай объявил весть. Всю ночь по берегу жгли костры и били в барабаны. Пели печальные песни. На утро Ногай узнал: отряд Торгула собрался и ушел присягнуть в верности новому Великому хану. Их осталось три с небольшим тысячи.

От несмолкаемого рокота барабанов, что сливался со звуками бубна и горловой песнью шаманов, Сашка всю ночь не спал, как и все остальные пленники. Фрол ворочался, и без конца называл их безбожными басурманами, что честным людям поспать не дают. Утром у Тимофеева шумела голова, словно после похмелья, но он не оставлял своих попыток и снова пошел просить. Ответ был тот же: «Жди!».

Вечером к юрте с пленниками пришла служанка и отдала охраннику золотой, Сашку выбрали от остальных и повели. Фрол забеспокоился, поднялся и тоже хотел идти, но ему было велено остаться. Сашку вели сначала по краю лагеря, потом, поплутав, обогнули и повели снова, вроде как, к центру. «Как они здесь не путаются? Все юрты, как грибы, похожи друг на друга» — думалось ему. Наконец, они остановились — это была та самая юрта с конскими хвостами, только подошли они с другой стороны. Служанка подняла полог и Сашку буквально втолкнули внутрь.

В юрте горели свечи. На мягком узорчатом ковре, усеянном подушками, поджав под себя ноги, сидела вчерашняя красавица в шелковом темно-синем платье. Она была без головного убора, ее толстые тугие косы достигали пола. В ушах блестели сережки с изумрудами. Сашка оробел. За один взгляд он схлопотал палкой по спине, что будет ему за нахождение здесь? Страх холодными мурашками пробежал по телу.

— Как тебя звать? — требовательно спросила красавица.

— Александр.

— Кто ты?

— Я сын купца из Византии.

— Ты смотрел на меня!

— Прости мне эту дерзость.

— Почему ты смотрел на меня так?

— Ты прекрасна, как солнце, и глаз радуется тебе, словно молодая зелень солнечным лучам.

Девушке понравился ответ, она ласково посмотрела на Сашку и сказала тихо:

— Поцелуй меня.

Сашка поклонился как можно ниже, стараясь, чтобы речь его была почтительнее:

— Любой счел бы за счастье такое и отдал бы жизнь, не задумываясь.

— А ты?

— Моя жизнь не принадлежит мне.

— А кому она принадлежит?

— Долгу. Я должен донести весть хану Ногаю.

Красавица встала и, гневно сузив глаза, заходила по юрте. Сашка молчал. Он не знал, как надо вести себя с подобными ей и боялся оскорбить ее еще больше.

— Эта весть, о чем она?

Сашка молчал, склонив голову ниже.

— Она обрадует его?

— Нет. Она разобьет его сердце.

Олджай холодно улыбнулась одними губами:

— Что ж, я проведу тебя.

Выгнанный на улицу Сашка поежился — после теплой юрты было неуютно оказаться в весенней холодной ночи. Он огляделся вокруг. Несмотря на ночь, своя жизнь кипела в лагере: стояли жаровни с факелами, благодаря горевшим то тут то там кострам виднелись очертания юрт, фыркали лошади, сновали воины — ночная стража. Вышла Олджай, одетая в теплый темный халат, прошитый по краю замысловатым красным узором, с высокой шапкой, что и вчера, подала знак — процессия двинулась: два нукера охраняли её, ещё двое вели Сашку, впереди шел воин с факелом. Сашка был взволнован: «а вдруг опять не получится?» Ему вспомнился суд. Залитая сияющим белым светом, аж глазам больно, огромная зала с высоким потолком, и отделанные белейшим мрамором стены. Помпезные, величественные палаты магистрата! Букашкой ощущал там себя Сашка. Дело не простое — убит сын купца первой гильдии. Много богатых, дорого разодетых купцов пришли поглазеть, чем кончится дело. В зал ввели маму, в простом льняном платье, явно не по погоде — забирали ее осенью, а в день назначенного суда уже шла полным ходом зима. Ее худое осунувшееся лицо; важные лица прелатов суда, переговаривающихся между собой, бойко кричавших и махавших гневно руками. Сердце заныло. Вспомнил самоуверенную улыбочку Адамиди старшего.

— Кто обвиняет эту женщину?

— Я обвиняю. Алонсо Адамиди, купец первой гильдии славного города Константинополя. Вы, все собравшиеся, знаете меня. В этом городе посчастливилось родиться и мне, и моему отцу, и деду. Вся наша семья всегда была пред вами как на ладони. Мы жили честно и трудились на благо этого города, делая его еще краше и богаче. А она, — показал купец пальцем на мать, — иноземка, убила моего старшего сына Алексиса, а бедное тело его израненное в море кинула. Только не скрылось ее злодеяние от правды людской — море вернуло его истерзанное тело.

Гордо держалась мать, все обвинения отрицала… Егор сидел напряжённый, стиснув зубы. Он же, Сашка, был как на иголках: то вставал, то снова садился, то рвался вперед. Невыносимо было все происходящее…

Вызвали Егора. Он сказал, что мать убить не могла. Была всегда дома, никуда не ходила. Да и с Алексисом он общение всякое прекратил, в дом не приглашал, да и сам не ходил к нему. Выступил чернобородый купец, русич из Новгорода, что на свадьбе был. Он один не побоялся слово в защиту сказать. Отзывался о матери хорошо — мол, скромная, порядочная женщина, ни в чем предосудительном замечена не была. Сыновья торг ведут честно. И вроде забрезжил свет… Но Адамиди заявил, что у него есть свидетель. «Чушь!» — сначала подумалось тогда Сашке. Но в зал суда, одетая как госпожа, в меха, под которыми виднелось богато расшитое зеленое платье из парчи, вошла Глаша с младенцем на руках! Она была козырем Адамиди — это из-за нее суд все откладывали и откладывали. Мучили мать столько месяцев. И началось безумие!

— Да, мы с Алексисом любили друг друга. Отец его был против, и мы тайно поженились. Алексис купил дом для нас и хотел меня забрать. А она — Анастасия Тимофеевна, хозяйка моя, приревновала и убила его… моего мужа, отца моего сына!.. Оставила его сиротой— надрывно заплакала лгунья подлая! Зал зароптал, зашумел: «душегубица». — Не знала она про нашу любовь, всегда перед приходом его прихорашивалась, все наедине с ним остаться хотела…