Харитон - Повесть о любви Херея и Каллирои

Придя к царю, евнух истину происшедшего утаил от него, сославшись на неукоснительную тщательность присмотра, установленного царицей за Каллироей, помешавшего ему даже и подойти к ней:

— Ведь это же ты приказал мне, владыка, позаботиться о соблюдении тайны. И ты правильно повелел это: ты же возложил на себя священный лик судьи и ищешь себе доброй славы у персов. Недаром же все воспевают тебя. А греки мелочны и болтливы, и дело они предадут широкой огласке: Каллироя, чтобы похвастаться, что влюблен в нее царь, Дионисий же и Херей из ревности. Нельзя огорчать и царицы, красота которой, по всеобщему убеждению, превышает славу о ней.

Такие новые вводил он в свою речь напевы, в надежде отвлечь царя от его любви, а себя самого освободить от тягостного поручения.

На мгновение ему удалось уговорить царя, но с наступлением ночи царь стал опять пылать: Эрот заставлял его вспоминать, какие у Каллирои глаза и до чего красиво ее лицо, и выхвалял перед ним ее волосы, ее походку, голос и то, как вошла она в суд, как села, как говорила, как замолчала, как застыдилась и как расплакалась. Проведя большую часть ночи в бессоннице, он и во сне, когда засыпал ненадолго, видел опять-таки Каллирою. Утром он вызвал к себе евнуха, которому и сказал:

— Ступай и весь день сторожи: так или иначе, найдешь же ты подходящий случай для самой хотя бы краткой беседы тайком. Ведь желай я добиться удовлетворения своей страсти открытой силой, у меня для этого имеется мой конвой!

Преклонившись перед царем, евнух дал обещание: никому нельзя возражать на приказания царя.

Зная, однако, что подходящего случая Каллироя ему не предоставит, нарочно оставаясь неотлучно с царицей, Артаксат, желавший пособить делу, перенес обвинения с охраняемой на охранительницу:

— Если, — сказал он, — угодно будет тебе, владыка, вызвать к себе Статиру, будто ты хочешь поговорить с ней о чем-то наедине; как только она уйдет, Каллироя окажется в моем распоряжении.

— Так и сделай, — ответил царь. Артаксат, явился к царице и сказал ей:

— Владычица, тебя просит к себе твой супруг.

Статира, при этих словах, отвесила поклон и поспешно отправилась к царю. А евнух, увидев, что Каллироя осталась одна, подал ей руку и отвел Каллирою в сторону от толпы служанок. Каллироя поняла его, побледнела и лишилась голоса, но все же последовала за ним. Оставшись наедине с нею, Артаксат задал ей вопрос:

— Заметила ты, как поклонилась царица, услышав имя царя, и как бросилась к нему бегом? А ты — рабыня и не понимаешь своего счастья: ты недовольна, что царь тебя к себе просит, хотя он и имеет возможность тебе это приказать! Но я ему о твоем сумасшествии не доношу: я тебя уважаю. Нет, я сам ему за тебя обещался. Перед тобой, таким образом, лежат две дороги на выбор: опишу и ту, и другую. Если ты послушаешься царя, то получишь прекраснейшие подарки, а в мужья — того, кого ты захочешь. Сам на тебе жениться царь, конечно, не собирается: радость подаришь ты ему временную. Если же ты его не послушаешься, то волей-неволей придется тебе испытать те выпадающие на долю царских врагов мучения, избавиться от каких, если бы даже человек предпочел им смерть, нельзя.

Усмехнувшись на эту угрозу, Каллироя проговорила:

— Не впервые переживать мне ужасы: в несчастиях я искушена. Чему может меня подвергнуть царь, что оказалось бы тяжелее того, что я уже претерпела? Живой была я погребена, а могила теснее любой темницы! Я отдана была в руки разбойников. Несчастие же самое страшное переживается мною сейчас: я не вижу Херея, хотя и находится он рядом со мной.

Этими словами она себя выдала: человек проницательный, евнух понял, что она любит.

— Ох! — воскликнул он, — безумнейшая на свете женщина! Митридатова раба ты предпочитаешь царю!

Дерзость по отношению к Херею Каллирою задела.

— Человек! — сказала она. — Не кощунствуй! Херей свободный гражданин первостепенного города, победить который не смогли даже афиняне, победившие при Марафоне и Саламине великого твоего царя. [175] В сухопутном сражении при Марафоне в 490 г. до н. э. и в морском бою при Саламине в 480 г. до н. э. разбиты были афинянами предки Артаксеркса, персидские цари Дарий и Ксеркс.　

Так говорила она, проливая потоки слез, а евнух стал еще настойчивее.

— Медлительностью своей ты сама же себе вредишь, — заметил он ей, — да как же иначе расположишь ты судью в свою пользу или как улучшить тебе свое положение для того, чтобы вернуть себе мужа? А может быть, и Херей не узнает про это! А и узнает, так не приревнует же он тебя к тому, кто сильнее его: как приглянувшаяся царю, ты в его глазах сделаешься для него только более ценной.

Последнее добавил он уже не применительно к ней, а высказывая вообще свое убеждение: перед царем все варвары благоговеют, считая его богом наяву. Каллироя же отказалась бы от брака с самим даже Зевсом и один день с Хереем не променяла бы на бессмертие. Так, не будучи в состоянии ничего добиться, евнух сказал Каллирое:

— Женщина, даю тебе время на размышление: и подумай не об одной себе, но и о Херее, которому грозит опасность погибнуть жесточайшей смертью. Царь не примирится с тем, что ему в любви предпочитают другого.

Артаксат удалился, и конец его с ней разговора Каллирою встревожил.

Но все расчеты и всяческие любовные разговоры быстро изменила Судьба, нашедшая повод к развитию совершенно новых событий. Царем было получено донесение о том, что отпал от него Египет, собравший огромную военную силу. Царского сатрапа египтяне, так сообщалось, убили и выбрали в цари одного из местных людей, который, двинувшись, прошел через Пелусий [176] Город в низовьях Нила, на восточном рукаве его дельты.　 и вступил уже в Сирию и Финикию, где города бессильны оказывать ему сопротивление, так как обрушился он на них, словно бурный поток или огонь неожиданного пожара. Молва об этом смутила царя и в ужас повергла персов. Унынием охвачен был весь Вавилон. Сочинители слухов и предсказатели тогда же начали говорить о том, что приснившийся царю сон, будто боги требуют себе жертв, предвещал войну, но вместе с тем и победу. Словом, происходило и говорилось все то, что обычно всегда бывает в условиях неожиданно возникшей войны. Вся Азия приведена была в большое движение.

И вот, царь созвал всех тех персидских вельмож и предводителей отдельных народностей, с которыми он обычно занимался важнейшими делами, и начал обсуждать с ними создавшееся положение. Одни советовали одно, другие — другое, но все стояли за то, чтобы спешить, и, если возможно, ни на один день не откладывать начала действий, по двум причинам: во-первых, с целью помешать дальнейшему росту вражеских сил и, во-вторых, дабы ободрить друзей подачей им быстрой помощи. В случае же, говорили они, промедления все выйдет наоборот: если медлить, враги возгордятся, подумав, что их страшатся, а свои, оставшись без помощи, сделаются уступчивее. Большим счастьем для царя считалось то обстоятельство, что война застала его не в Бактрах или в Экбатанах, а в Вавилоне, близ Сирии: стоит царю перейти Евфрат, и отпавшие сейчас же окажутся в его руках. Было поэтому решено двинуть имевшиеся при царе силы вперед и в то же время разослать по войскам приказ стягиваться к реке Евфрату. Снаряжение на войну происходит у персов чрезвычайно быстро, так как еще со времен Кира, первого персидского царя, определено, какому народу, какую и в каком числе надлежит поставлять конницу на военный поход, какого рода и сколько пехоты, каких стрелков, сколько простых колесниц и сколько серпоносных [177] Вооруженные боевыми косами или серпами (слово «дре́панон» по-гречески значит «серп»); эти «дрепанефорные» колесницы, которые во время сражения, быстро несясь вперед пущенными вскачь лошадьми, на полном ходу поражали своим серповидным оружием передовые линии вражеского войска. , откуда и сколько слонов и сколько от кого денег. Снабжение войска всем необходимым столько же у них берет времени, сколько требуется, чтобы снарядиться каждому человеку в отдельности.